Традиционно первого мая по всему миру отмечается День труда. Пролетарии объединяются и, кто малыми группами, кто профсоюзом, отправляются объяснять всем, как важен труд в любом типе общества (в постиндустриальном, капиталистическом, постапокалиптическом и во всех остальных). И делают они это прямо в рабочее время, потому что именно первого мая у многих по совершенно необъяснимой причине случается выходной. Что противоречит самой сути названия праздника, ведь куда правильнее было бы упахаться на рабочем месте и перевыполнить план, но этому миру и в других местах не хватает логики, поэтому так и оставим, флаги и мирные демонстрации — это хотя бы красиво.
В Чехии в этот день объединяются не только пролетарии, здесь это — ещё и День любви. Как было до социалистов, когда May Day был про весну.
Во-первых, почему бы и нет, и какая разница, ведь всё равно все называют этот день отдыха Днём труда. А так — по крайней мере честно. Ведь кто не любит выходные? Кто в мае думает о работе? Так что хоть у кого-то всё на своих местах (а если кто-то до сих пор любит именно флаги, то флаг им в руки — пусть любят и дальше; зачем сдерживать чувства, ещё и в такой день?).
Во-вторых, традиция празднования чего-то такого, любви посвящённого, во многих европейских странах и так была. И День любви прекрасно укладывается в докоммунистические обычаи (а что касается коммунистических, такое тут тоже было, но в обычай так и не переросло — смешалось с остальным). Первое письменное упоминание о майском дереве на территории современной Чешской Республики относится к 1422 году. Что значит: пусть в ту пору уже строили готические соборы, а население постепенно христианизировалось, аграрные культы оставались живее всех живых. А вот профсоюзы — профсоюзы тогда ещё даже не изобрели. Так что сразу понятно, чей праздник тут главнее.
Этот праздник посвящён не совсем любви платонической, и точно не безудержной интеллектуальной близости, он — о радости жизни, майских деревьях под окнами невест, язычестве и о прочем разврате, ведь праздник во многом народный, сохранивший архаические черты, а в народной культуре сильна эротическая составляющая (и чем дальше копать, тем она заметнее).
При этом нынешний День любви ещё довольно юн и уходит своими корнями в Global Love Day, учреждённый The Love Foundation под руководством Гарольда Бекера в 2004 году.
Хотя традиция целоваться первого мая под цветущими деревьями появилась примерно на сто лет раньше, в городской среде, в основном — пражской, потому что уже тогда, как утверждает Википедия, во всём этом фигурировал Петршин, а местами — ещё и памятник Карелу Гинеку Махе (и вот эти-то места нам в дальнейшем и пригодятся).
Важнее всего, как утверждается, была Вальпургиева ночь, то есть ночь на первое мая, и не всеми ещё полностью позабыты обычаи, связанные с разнообразными действиями в отношении домов влюблённых и рисованием сердечек на воротах. Так, например, о них до сих пор помнят историки.
Что приятно: жениться при этом было не обязательно; в Чехии, как и много где ещё, свадьба в мае — так себе решение, потому что следовало думать о посевных, а не о планировании семьи (а крыша — ну её, крышу пусть сносит).
Но волшебство традиций со временем становилось всё бледнее, а однажды, задолго до темы труда, май был превращён в месяц Марии: чтобы народ не распускался (потому что тут и весь месяц такой — весь о любви). Так что всё сгладилось и стало цивилизованнее, а цветущие деревья под открытым небом превратились в торжественные службы внутри помещений.
Но эту тему мы затрагивать не будем, потому что дальше у нас речь пойдёт о поэме Махи «Май» (тоже, кстати, не вполне о целомудрии), а она хоть и связана с празднованием Дня любви, и именно поэтому нас интересует, всех прочих мотивов практически не содержит, так и зачем о них дальше говорить.
Никого другого в этот день на месте Махи оказаться не могло. Ещё больше о мае и о любви не писал, кажется, никто. По крайней мере, в чешской литературе. И без поэзии нельзя (а у Махи как раз не проза) — всё-таки тема обязывает. Пусть праздник новый, а поколения кругом современные, но цветы и любовь без стихов — как-то не очень. И хорошо, что на эту тему что-то было заранее подготовлено, заодно получилось про связь времён и поколений.
День святого Валентина в Чехии тоже отмечают, и даже с большим размахом, но своё — всегда своё, а дополнительный праздник никогда не бывает лишним, так что Маха и его «Май» регулярно, то есть каждый год, выходят за рамки школьных учебников.
Цитируют при этом не всё, обычно ограничиваются самым началом. Чтобы рассуждать дальше о поэзии не на пустом месте, вот это начало, в переводе Давида Самойлова:
«Был поздний вечер — юный май,
Вечерний май — томленья час.
И горлинки влюблённый глас
Звучал, тревожа тёмный гай.
Был полон неги тихий мох,
Цветущий куст о грусти лгал,
И соловей изнемогал,
Услышав розы страстный вздох».
Первое четверостишие поэмы, как утверждается, хорошо знакомо здесь каждому. Как строки о дяде, который самых честных правил. Потому что Маха и его поэма «Май» в чешской литературе занимают одно из главных, то есть лучших мест, и числятся во всех хрестоматиях и учебных программах.
И написать здесь что-то о Махе на фоне такого — почти как выложить сочинение по Пушкину. Выручает только то, что его, как и Пушкина, знают не все.
Каждой нации нужен свой Байрон, у некоторых он даже был. В чешской литературе его заменил Маха.
Он происходил из довольно бедной семьи, но это ничего не значило. Разве что удовольствия были менее утончённые, друзья — не такие дворяне, а путешествия — не такие дальние. В чём-то это даже оказалось преимуществом. Так, парадных портретов после поэта не осталось, как и любых других. Все известные изображения — всего лишь фотороботы, составленные по показанием свидетелей через эн лет после его смерти (а памятник на Петршине — это вообще вольная интерпретация, приторная и чрезмерно романтичная). Так что не обязательно создавать образ поэта-романтика, иногда он может сложиться сам, на ровном месте и совершенно бесплатно (тот случай, когда отсутствие лишних деталей — самая важная деталь).
Хоть и с некоторыми приключениями, но в целом жизнь Махи была довольно прозаична, что почему-то расстраивает зарубежных литературоведов, но при этом полностью устраивает специалистов чешских.
Особенно печалит некоторых богемистов, привыкших к целомудренным идеалам рыцарской любви, дневник Махи, полный не только метафор и сравнений, но и унылой повседневности, а что самое грустное — не очень романтических отношений с невестой Элеонорой Шомковой (сокращённо — Лори). Даже Пушкин и Тургенев их так не разочаровывали, и Маха на их фоне — грубиян и слишком увлекающийся документалист.
Если предположить, что подлога нет, дневники реальны, их расшифровки точны, а мир — суров, может оказаться, что поэты иногда — слишком люди. И, например, временами совершают действия развратного характера (хотя физиологии в дневниках Махи не так много, как некоторым кажется с перепугу; быт, например, там описан лучше и интереснее, а сравнительные обороты в перерывах и вовсе прекрасны). Да, по взаимному согласию и с обещанием жениться, всё предварительно зашифровав, чтобы никто ничего такого не. Но если Кафка смог никого не оскорбить своими дневниками, а наоборот — порадовать всех целостностью (то есть соответствием документальной прозы — прозе художественной), почему поэт-романтик смог оказаться таким непоследовательным?
В этом месте у некоторых богемистов начинаются торг, депрессия и поиск компромиссов.
Одно из решений, помогающих помирить возвышенное в поэзии и приземлённое в жизни, — оправдать всё чопорностью эпохи.
Времена были тяжёлые, и пусть где-то там полным ходом шло национальное возрождение, а молодое поколение бунтовало, общественная мораль только крепчала, так что приходилось вытеснять в дневники и сублимировать.
Но это как-то просто (даже если кому-то помогает).
Произведение — это произведение, а личная жизнь писателя — его частное дело. Ждать, что творчество и биография будут соответствовать друг другу — удовлетворять собственную потребность в порядке и гармонии. И в случае чего — самого же себя разочаровывать. Если вспоминать мемуары Симоны де Бовуар: иногда желание написать книгу — это просто желание написать книгу, сублимировать при этом не обязательно. И чередовать неврозы Кафки с раскрепощённостью Махи даже полезно.
Нет, он не Байрон, он другой, да и точное повторение не всегда является ключом к успеху (хотя современная ему критика обвиняла его в копировании). И если автор способен совмещать поэзию и физиологию — тем лучше (пусть лучше и не читателю, зато хоть писателю повезло). Да, романтизм про другое, но Маха одетый и Маха обнажённый — это целых два Махи, а чем больше предлагается исследовать, тем больше можно узнать.
И куда интереснее оказывается вопрос, почему богемисты удивляются таким вещам, если они богемисты.
Опять же, если не фокусироваться на дневниках, всё остальное вполне вписывается в образ.
Маха — не просто типичный представитель чешского романтизма, именно он этот романтизм и основоположил. Прожил почти двадцать шесть лет, то есть мало — а это хорошо (и признание пришло не сразу, а только после смерти — ещё лучше). Да, умер от холеры, зато молодым, в мучениях и за два дня до собственной свадьбы (ведь настоящие поэты не женятся, им не судьба, их в дни свадьбы хоронят).
Жил в Праге, но любил бродить по лесам (в том числе вокруг замка Бездез, который принято связывать с «Маем») и путешествовать (в основном по Чехии, пешком и на большие расстояния, такие большие, что иногда — до Италии). Изучал право — скучно, да, зато рисовал, как и было положено настоящим поэтам того времени, а ещё — играл в театре, как положено не было, а если и было, то не всем.
С 1830 года писал только на чешском, что многое значило для местной культуры и национального возрождения, сталкивался с цензурой («Май» — единственная книга, опубликованная при жизни поэта, что примечательно — на его собственные средства; 23 апреля 1836 года), затрагивал исторические темы, и вообще, хороший человек был, про цыган писал…
Лично взаимодействовать с чешской поэзией, как мне казалось, я была не готова. Краткое содержание, пара статей о «Мае» — и этого бы мне хватило. Но как-то так получилось, что после ряда противоречивых биографий автора (включающих загадочное самоубийство и беременную невесту на пороге церкви), встретив несколько пересказов самого произведения, отличающихся как последовательностью событий, так и сюжетом (и задавшись вопросом «Штоааа?»), я прочитала и чешскую поэзию, и прозу в учебнике по литературоведению.
На английском и, само собой, на чешском есть всё; версии удивительным образом совпадают; и только сам «Май» на разных языках немного отличается, но перевод — это отдельный вид творчества, ему можно.
Что касается поэмы, четыре песни и два интермеццо оказались короче и меньше, чем представлялись по пересказам. Компактно, как «Мцыри». Что касается моего понимания произведения — всё сложно. Судя по статье в учебнике и по переводу на английский, ямбическая сила много с чем помогла (когда есть ритм, многое становится проще), и поняла я всё более-менее правильно. Но получилось не для удовольствия, а ради содержания. Куча образов просто прошла мимо меня, и, конечно, будь у меня словарный запас пошире, сюжет был бы понятнее (то есть никому нельзя верить, даже себе). Всё-таки с поэзией труднее, чем с прозой, она требует другого уровня подготовки, то есть лучшего знания языка (а читать Маху надо именно на чешском, и дело не только в оригинальности оригинала, дело в самом чешском: там что ни слово, то готовая картинка; на других языках эффект совсем другой).
Но в итоге можно сказать, что бесполезные пересказы и биографии всё-таки оказались для чего-то нужны. Да, всё пришлось осваивать самостоятельно, но если бы хоть одно краткое содержание действительно помогло, «Май» сейчас так бы и прошёл мимо меня, а его полезнее прочитать, чем не прочитать, и (как с любой классической литературой) лучше встретить раньше, чем позже.
