Выставки у метро «Háje» с каждым месяцем приобретают вид всё более удручающий. И дело не в погоде, которая к осени начала заметно ухудшаться. И даже не в суровости периодов и временных отрезков, которые всем стремятся показать. Дело в общественном пространстве и общественности.
Всё лето в рамках проекта Fotografie pro vás нам показывали десятилетия истории города и района, стартовав почти с начала ХХ века и каждый месяц сдвигаясь в сторону современности. Сейчас тоже показывают, и октябрь посвящён конкретному году, а именно (если никто сразу не догадался) — шестьдесят восьмому. И чуть-чуть шестьдесят девятому. Потому что, во-первых, в этот период был намечен план строительства и развития района, в котором сейчас и проходит выставка (намечен, но не вполне реализован, как и любой план той эпохи). А во-вторых, потому что в августе одного года в Прагу пришли танки стран Варшавского договора (которые для удобства принято называть сокращённо: просто советскими или — ещё проще — русскими), а в январе следующего здесь же хоронили Яна Палаха.
Любое десятилетие можно превратить в краткую хронику событий, 1968 год принято рассматривать отдельно, не пропуская ничего, проговаривая и показывая всё.
Потому что это коллективная травма, настолько болезненная, что о ней здесь вспоминают постоянно. Нет других травм, на которых в Чешской Республике были бы сосредоточены хотя бы в такой же степени.
Август шестьдесят восьмого присутствует везде и всегда. И в предвыборной риторике, и в рамках памятных мероприятий, посвящённых годовщинам всех остальных событий.
Если этому уделяют столько внимания, это не просто так.
Но сейчас речь не об этом. Сейчас — о выставке.
Если эти воспоминания так дороги, как всем говорят, то почему они в таком состоянии — вот главная интрига октябрьской экспозиции.
За долгие месяцы прохожие привыкли к стендам, которые хоть и обновляются регулярно, но выглядят каждый раз всё равно одинаково. Чёрно-бело и с одними и теми же шрифтами и фонами. Посетителей всё меньше, больше двух-трёх фотографий никто не рассматривает, дальше первых стендов стараются не заходить. Потому что одна часть пространства превращена в детский уголок, а другая (подальше и поуютнее, лучше закрывающая от ветра) — в общественную уборную. Остальное — засижено голубями, от которых вообще-то принято здесь всё защищать, но почему-то не в этот раз.
Или необходимость постоянно помнить вошла в привычку и стала такой же частью повседневности, как предупреждения о закрывающихся дверях в метро; или в районе живут одни, а помнят другие; или все средства хороши; или что-то тут ещё не так. Но состояние выставки плохо стыкуется с венками и памятниками, с мемуарами (каждый год новыми, но всё о том же), с выступлениями политиков и со странными предвыборными акциями (в истории независимого Чешского государства было не так много значимых событий, будем честны; а событий уровня 1968 года — не так много в истории любой страны вообще (разве что у Словакии; и у Венгрии, может быть; и у других стран тоже); не пользоваться таким сюжетом накануне выборов было бы упущением, тут всё понятно (да и приезжих тут готовы терпеть не всех и не все, и это давняя традиция, только группы «не всех» время от времени меняются, так что тактика срабатывает во многих отношениях)).
Конечно, за годы жизни в Чехии я уже успела заметить, что к ценным вещам здесь относятся спокойнее, чем где-то ещё (даже в только что упоминавшейся соседней Словакии, например). Все вещи равны, как бы редки или дороги они ни были. Равны не с точки зрения их охраны или бережного отношения, а равны с позиции довольно вольного с ними обращения. И редкая книга, и что-нибудь ещё, эксклюзивно представленное в единственном экземпляре на всю страну, могут утратить былой внешний вид ещё в магазине, и это будет считаться нормальным. Цена на них останется прежней, и не каждый здесь поймёт, почему покупатель отказывается или просит о скидке. Потому что перемен с вещью здесь не видят. И не «не обращают внимания, ведь куда ценнее богатый внутренний мир, ведь относится к такому с трепетом — это уже вещизм какой-то», а именно «не видят». Другая культура.
Возможно, нечто подобное происходит и с памятью. События значимы, но воспоминания о них могут выглядеть как угодно. Просто стороннему наблюдателю этого не понять. Что у него может сложиться какое-то не то представление (хотя нужно именно то), мало кого волнует (что вообще-то противоречит официальной риторике).
Хотя вариант с помнящими и живущими — тоже вариант. Потому что простое объяснение — тоже объяснение.
Но передвинуть выставку всё-таки надо. Не ради памяти и не для сохранности стендов, а во имя гигиены. Чтобы не отвлекало.
