«История искусства» Гомбриха, такая повсеместно рекомендованная, такая понятная и такая знаменитая, — это история искусства европейского. Не столько даже западного (в понятие «Запад» входит многое, особенно если считать каждый штат в отдельности), сколько именно европейского. Практически без учёта влияний и веяний, без других культур и с минимумом параллелей.
Очень европейский готический храм будет описан во всех подробностях, но какая-нибудь мечеть или пагода автора уже не интересуют, хотя упомянуть о сходстве с ними западных архитектурных образцов XIX века он не забудет. Да, Египет есть. Да, Африка упоминается. Античности много, потому что она важна для идеи преемственности. Но, скажем, японское искусство появляется из ниоткуда, не всё и только ради импрессионистов. Китайского тоже почти нет, и кажется оно сразу каким-то скучным. Хотя торговые и прочие связи Европы с Китаем не прошли для западного мира бесследно. Да и другое — не значит скучное.
Мавры в Испании тоже ничем примечательным не выделялись, практически не было их. Месопотамия в основном обладает археологической ценностью (и делает музеи красивее). Византия закончилась целиком и полностью, не оставив наследия и оказав влияние только на венецианское искусство (так, краешком). Было ли что-нибудь на Руси? Что такое «Русь»? Это не важно, Индии и Моголов тоже не было. Персидский ковёр, голова Будды, пейзаж тушью, терракотовая армия — все они просто упоминаются, чтобы внести разнообразие.
Скандинавское искусство — на периферии, как и всё скандинавское вообще. Восточная Европа (которая сейчас Центральная) находится примерно там же. Латинская Америка не примечательна вообще ничем. Индейцы — кратко, в начале, рядом с пещерой Ласко. То есть объединено. Но тут уже вопрос из другой области: как классифицировать первобытное и примитивное искусство. По эпохам или по примитивности? Леви-Стросс бы не одобрил (но такой, поздний). Да и нет их, примитивных культур, есть примитивные европоцентристские исследователи. В книге классифицировано, как принято, хотя Гомбрих и уточняет про относительность примитивности. Это вот есть.
И Гомбрих подчёркивает, что нет смысла сравнивать, лучше ли Ренессанс, чем готика. Потому что не лучше. Всё — искусство, всё — прекрасно. Просто оно разное. И просто что-то Гомбрих считает не обязательным.
Так что если юный читатель, которому и адресовано издание, не прочтёт что-то дополнительно, искусство навсегда останется для него европейским. Что на что повлияло, что без чего не появилось бы, являлись ли периоды расцвета или упадка общими для всех континентов, что происходило параллельно с европейскими событиями, влияла ли наука на искусство, каким местом… Ведь одно дело открыть перспективу, другое — берлинскую лазурь. Повальное увлечение пейзажами не рождается само по себе, как не появляется жажда фотографировать всё и вся у того, кто не знаком с компактной камерой и вообще родился в эпоху до её изобретения. С другой стороны, зачем рассказывать читателю всё сразу? Пусть потом удивляется, а основное есть и тут. Даже связи с историческими, то есть в основном политическими событиями есть.
Конечно, учитывать других — тенденция современная (пусть любой выпуск западных новостей и показывает нам до сих пор, что есть Европа и США, а есть остальные страны, где как бы ничего не происходит, чего-то значительного — уж точно не). А книга писалась тогда, когда общество интересовали другие проблемы. Да и история искусства ничуть не хуже других областей европейского знания о Европе (во-первых, где её придумали и развили?). Впрочем, у Гомбриха нигде и слова нет о превосходстве Запада. Просто так получилось.
Во-первых, иначе и быть не могло. Во-вторых, не могло оно быть иначе. Книга, пусть и вечно актуальная, потому что историческая (как Геродот), всё-таки принадлежит своей эпохе (как Геродот). Не переписывать же её? Опять же, это ведь не заблуждение конкретного учёного, весь научный мир (западный) так видел. И видит до сих пор.
Большинство и сейчас представляет себе художника из Альтамиры исключительно белым европейским мужчиной, только волосатым и в мехах, а в вопросе всего остального мы неизбежно приходим к выводам о неравенстве возможностей с необязательным упоминанием, что матриархат придумал Бахофен.
И отрицать очевидное трудно: с «Историей искусства» Гомбриха мало что сравнится. Ничего не было лучше, проще и полнее, да ещё и в 1950 году, да ещё и для подрастающего поколения. И сейчас нет. Кто смог бы так же круто сжать несколько тысяч лет истории до 500 страниц без потери качества? Только Гомбрих. Потому что остальные занимались чем-то другим. Хотя и это — конспект лекций по МХК со слайдами, совмещённый с рассуждениями автора о целях и путях развития искусства. Но хороший конспект. Местами фрагментарно, зато в целом последовательно и ровно.
И если, например, Кеннет Кларк показывает нам, как это приятно — любить искусство, Гомбрих даёт чёткое руководство, как это делать. И снабжает нас всеми необходимыми материалами.
Хотя юношеству, которое начинает своё знакомство с искусством Запада при поддержке Гомбриха, необходимо быть знакомым со всем остальным. Со школьным курсом истории, с мифами Древней Греции, Ветхим и Новым Заветом. Хотя бы в пересказе для детей (речь же о юношестве). Потому что две трети сюжетов, если не три четверти, — оттуда.
Знание мировой литературы в целом тоже не помешает, ведь «История искусства» посвящена живописи, скульптуре и архитектуре (в основном — живописи); но развиваться-то надо во всех направлениях. Так что можно даже что-нибудь почитать про историю музыки. И про историю декоративно-прикладного искусства. И историю фотографии. И про искусство ХХ века, особенно первой его половины. Да и про всё остальное искусство — тоже, потому что Гомбрих не расшифровывает, он систематизирует.
Поскольку предполагается, что книгу должно понять изрядно подросшее, но не сформировавшееся поколение, всякому взрослому она тоже подойдёт. Как книга из категории «Вспомнить всё». Она проста, как инструкция к айфону, и добра, как сказка о Кролике Питере, её приятно и весело читать. И все мы помним, насколько сложна жизнь всякого взрослого человека, так что ему такие книги даже нужнее.
Иллюстрации, конечно, даны не для всего и не ко всему, а чего-то нет и в тексте. Хотя если считать эту книгу введением в историю искусства, можно и так. Половину вопросов к ней можно снять на этом основании. Тем более, что примеры Гомбрих выбирает нетривиальные. Но много с чем будет тяжело, потому что краткость, какими бы лучшими ни были побуждения, иногда вредит восприятию, а неожиданная подборка примеров выбивает почву из-под ног там, где можно было додумать самостоятельно.
Про Баухаус читатель, не знакомый с предметом, ничего не поймёт. Чем именно повлияла школа на современный мир вещей, если на картинке — только здание в Веймаре, да и то — вид сверху? Чем-то.
Эволюция какого-нибудь Пикассо, все его разноцветные периоды — всё пройдёт мимо; кубизм тоже покажется весьма однообразным. Если Леонардо (и Ренессанс со средневековьем, довольно Тёмным, то есть в старой традиции) и Рубенс рассмотрены подробно, то модерн почти отсутствует, за него отвечают Моррис и лестница Орта (зато тут Орта; хотя за Макинтоша обидно). Но модерн — больше мода и декоративно-прикладное, чем Искусство с большой «И». А Гомбрих всё-таки стремится рассказывать про второе. Поэтому и опускает первое. Само собой, в этой же связи от японизма тоже ничего не осталось. О супрематизме ничего, ну его, поп-арт — кратко, больше как недуг, а не достижение, в послесловии (которое дописывалось и переписывалось, пока книга год за годом переиздавалась). Всё русское пропущено, потому что в пятидесятом году оно было в Советском Союзе, и попробуй в такой ситуации дотянись до образцов. Даже если хочется, не выйдет. Так что Шагал сам по себе таким получился.
Из всех женщин упоминания удостоилась только Кете Кольвиц. Даже Моризо погребена под Мане, Моне и Дега. Других в искусстве словно не было. Я не призываю переосмысливать всё в модном нынче ключе, но ведь всё действительно разнообразнее. А трагизм ситуации заключается в том, что если бы у Гомбриха не попалось утверждение, что Искусство — это то, что создают отдельные мужчины и женщины, мне бы и не показалось, что что-то не так. То есть что-то в жизни общества и индивида со временем изменилось, но ещё преодолевать и преодолевать.
Зато начинающему искусствоведу сразу сообщается, что греческая архитектура никогда не была белой, а была очень даже яркой и расписной. Факт известный, но от него до сих пор многим рвёт шаблон (во всём виноваты массовая культура и Голливуд). А в самом конце Гомбрих добивает неофита известием, что и готические храмы были разноцветными, о чём свидетельствуют найденные обломки статуй с собора Парижской Богоматери (во всём виноваты Французская революция и Виолле-ле-Дюк).
И издание хорошее. Карманное. И это Phaidon, который как раз и начал публиковать и переиздавать «Историю искусства» с 1950 года. А учитывая, что pocket-версия готовилась совместно с Гомбрихом (то есть это специально так, а не новодел), это и вовсе почти оригинальный оригинал. И он даже удобнее обычного, потому что с такой организацией материала обращаться к одним и тем же иллюстрациям по десять раз по ходу текста проще. Вот сразу посмотреть на картинку, о которой идёт речь, не проще. Приходится постоянно отвлекаться и открывать или листать общий раздел с иллюстрациями, так что лучше бы сразу в электронном виде, но до этого Гомбрих уже не дожил. Зато есть закладочки.
Текст на тонкой, почти прозрачной бумаге (но ничего лишнего не просвечивает), иллюстрации — на обычной глянцевой, полиграфия — китайская, дизайн — современный, вес — практически незначительный. Переплёт довольно крепкий, хватает на пару прочтений и столько же перечитываний. Больше 500 страниц текста преодолеваются в несколько подходов и в разных обстоятельствах, а всего там этих страниц больше тысячи, так что — да, крепкий. Но удивляться или расстраиваться, если эта «История искусства» развалится быстрее аналогов в твёрдой обложке, не стоит. Книга издана в таком виде, чтобы её можно было читать в любой позе и в любой ситуации, а не хранить в домашней библиотеке или передавать потомкам (хотя это и не исключается).
Задача этого издания — сопровождать любителя в его поисках. Это вот Искусство — вечно. А книга и читатель могут себе в этом плане позволить больше свободы. Гораздо больше.
