В результате экономических реформ под руководством Сингха Бомбей снова стал витриной страны. Но теракты, при помощи которых индуисты и мусульмане выясняли между собой отношения, слегка исправили ситуацию. На выборах в 1995 году националистская партия маратхов, шедшая на выборы под лозунгом «Махараштра для махаратхов» (скучные у националистов лозунги, однообразно и без фантазии), победила и получила контроль над Бомбеем и над всем штатом, к которому Бомбей в своё время отнесли, решив приткнуть его хоть куда-нибудь. Партия «Шив сена» не очень хорошо справлялась с экономическими проблемами, зато превосходно всё переименовывала. В едином патриотическом порыве все британские колониальные названия были заменены индийскими. Город ждал реформ – город их получил. Он стал Мумбаем. А аэропорты, чтобы всем стало удобно, получили имя Чхатрапати Шиваджи. И вокзал Виктории заодно в его честь переименовали, и музеи. Чтобы единство лучше ощущалось. И чтобы турист не расслаблялся.
Переехать жить в современный Бомбей – доказать себе и окружающим, что ты патриот. Не в Лондон всё-таки.
Трущобы, где живёт электорат (кстати, Брук постоянно ссылается на фильм «Миллионер из трущоб», как на наглядное пособие), соседствуют с кварталами высоток, бизнес-центрами и элитным жильём. Никакого единства нет (и уж тем более нет единства архитектурного). Его нет до такой степени, что правительство города не несёт ответственности за коммуникации, асфальтированные дорожки и уборку территории возле домов. За них отвечает застройщик. У каждого дома или квартала своя система очистных сооружений и свои аккуратные мусорные бачки. Зато вокруг помойка, и как раз за её-то уборку отвечает муниципалитет. Но отвечать и осуществлять – это разные вещи.
В начале XXI века архитекторы Мумбая снова стремятся подражать европейским образцам. Здания строятся быстро. И в основном это либо копии чего-то европейского, либо что-то своё, но с гипертрофированными архитектурными элементами, не несущими ни смысловой, ни какой-либо иной нагрузки (смесь сталинского ампира и современной петербургской архитектуры, с псевдоколоннами и псевдоаристократичностью). Единого плана нет. Здесь стараются не для города, ведь куда важнее другой принцип: всё для клиента. Что он попросит, то ему и сделают.
Шанхай в 1989 году во время событий на пекинской площади Тяньаньмэнь вёл себя тихо и спокойно, не выказывая революционных настроений. То есть руководство города без лишней суеты, оперативно и эффективно задушило их ещё в зародыше. Поэтому Шанхаю за хорошее поведение вернули статус основного мегаполиса. Ему предстояло стать городом прогресса, будущего и, что самое главное, победившего социализма. Победившего, что ещё важнее, в Китае. Потому что в остальных регионах с социализмом в ту пору всё уже было неважно.
300 тысяч жителей Пудуна были переселены в уютные бетонные коробки, а город под руководством Чжу Жунцзи стал обгонять Пекин.
Чтобы расчистить пространство, жителей из горизонтального положения поместили в вертикальное: так компактнее. На месте хибар, пустырей и рисовых полей вырос район Пудун. Центр деловой и иной активности. Шанхайские площади стали широкими. Настолько широкими, что демонстранты не могли их уже перекрыть. Небоскрёбы строились по принципу «Хочу оригинальнее, чем у остальных». То есть в рамках общемировой тенденции.
Утверждается, что сейчас в Шанхае, в прошлом самом космополитичном из всех «городов будущего», порядки строже, чем в Пекине. С культурным разнообразием в последнем тоже повеселее.
Китайская культурная революция, порвав с прошлым, уничтожила традиции и большую часть знаний о них и о собственной культуре. Поскольку памяти о былом нет, настоящее создаётся из того, что можно найти под рукой. То есть выход состоит в том, чтобы ориентироваться на западные образцы и на производство-потребление. Пудун – это не город, это реклама города (как Петербург – это декорация). Но это ещё и транспортная инфраструктура и удобные дороги. Чего нельзя сказать о современных Петербурге и Бомбее.
Для местного населения существует два способа получить шанхайскую прописку:
– диплом о высшем образовании и сертификаты о владении английским языком и умении пользоваться ПК;
– покупка квартиры в Пудуне (почти равнозначные варианты, да).
А ещё можно временно побыть там рабочим и пожить в контейнере. Есть ещё четвёртый способ, но он нелегальный, поэтому о нём не упоминают. Ни китайские власти, ни Брук.
В Шанхае запрещено проживать, не имея работы (это по официальной версии; неофициальная же гласит, что социалистический строй до сих пор мирно уживается с трудом нелегальных мигрантов). Регулирование состава населения заключается ещё и в том, что Шанхай стремится ограничить количество иностранцев, проживающих в нём на постоянной основе, пятью процентами. Это полезно для бизнеса, но не опасно для властей. Ограничивают ли они количество виз для зарубежных специалистов или «докидывают» своих для сохранения нужной пропорции, не уточняется.
Для приезжающих из-за рубежа делают всё возможное, чтобы тоска по родине их не терзала. Канадские архитекторы при помощи канадской техники из канадских стройматериалов (но рабочие всё-таки китайские) построили Green Villas – один из посёлков для иностранных специалистов на окраине Пудуна. Жилые дома, школы, магазины и прочие нужные объекты. Так что через сто лет в Шанхае снова появляются здания в западном стиле для западных людей.
Дубай – город древний. Но развиться ему помогли кондиционеры и отмена ограничений на торговлю. После того как в Японии был найден способ получения искусственного жемчуга (особенно Микимото постарался), эта статья дохода перестала быть основной; так что пришлось искать другие варианты. А ещё помогли стабильность, порядок и власть семьи Аль-Мактум (и бардак и конфликты на окружающей территории). И Дубай в какой-то момент может даже показаться самым настоящим из всех четырёх городов. То есть не чудовищем Франкенштейна, искусственно оживлённым, а нормальным таким живым существом, проходящим разные стадии взросления.
В Дубае нет промышленности. Как нет её и в эмирате. Но зато это отличная торговая площадка. Хорошо оборудованная. Пока в регионе было неспокойно (хотя там всегда так), в Дубае можно было торговать и не нервничать. Пока в Индии правительство ужесточало всё подряд, в Дубае по-прежнему было тихо. Здесь есть свобода вероисповедания (ведь здесь много иностранцев, для них и есть), алкоголь (дорогой) и проституция (как бы отрасль промышленности). И выгодные условия для торговли, спекуляции и спекуляций о торговле.
При шейхе Мохаммеде количество приезжих достигло 96%. Подавляющее число этих приезжих, разумеется, мужчины. В городе проживает минимум арабского населения, и Дубай – самый не-арабский город в регионе. Но зато через каждые 300 метров – мечеть. Просто чтобы никто не забывал, где он находится. И чтобы местное население не комплексовало и не переживало. И хотя эмиратца нельзя уволить, нельзя платить ему меньше, чем другим, эмиратец всё равно нервничает. Словно он и не дома вовсе, а сам у кого в гостях. А ещё в Дубае, как и в трёх предыдущих городах, не обошлось без притеснений: деньги с продажи нефти, которые должны были оседать на счетах местного населения, отняты у него. И идут на строительство города. А гарантий-то процветания нет. Впрочем, надо заметить, что в трёх предыдущих случаях о каких-либо привилегиях для местного населения (обычного местного населения, не знати и не богатейших представителей) речи вообще не шло, так что зря жалуются.
Из всех четырёх городов набережной с небоскрёбами, огни которых красиво отражались бы в воде по ночам, нет только у Петербурга. Но зато у него были последствия Второй мировой и блокады. И вопрос не только в болезненном отношении к сохранению культурного наследия и оригинального облика. Вопрос ещё и в причинах этого отношения. И в том, что на Европу (но не на Запад) три остальных города уже не ориентируются, а мы ещё чего-то терпеливо ждём. Невозможность строить небоскрёбы на болотистой почве была опровергнута ещё в начале ХХ века в Шанхае, когда сваи под американские высотные здания везли из Северной Америки. В Петербурге не было масштабных проектов по перепланировке города, возраст не тот и вообще (три луча от Адмиралтейства, можно считать, в самом начале ещё были). Строительство нового, то есть экстенсивное развитие, было. Но с мирным масштабным сносом для последующего строительства как-то не срослось (он, конечно, редко бывает мирным, но всё же). «Залатывание» дыр после бомбёжек – да. Снос церквей – тоже. Но это другое.
Нет, я сама небоскрёбы как-то не очень. Я их, можно сказать, вообще не. Но их отсутствие у нас не объясняется одной только большой нелюбовью всех вместе взятых горожан. В Москве их тоже, может быть, не любят. И ничего, терпят, строят.
Или раз ничего не осталось, так надо защищать (пытаться; всё ограничивается попытками) то, что есть (и долой глобализацию, конечно). Если бы наследие любили и ценили, оно бы точно выглядело иначе.
Но кругом какая-то запуганность, равнодушие и сонно-тревожное ожидание, что правительство города что-то сделает. Инициативными все могут становиться толко на время. Да и то не все. И ритм жизни не тот. С другим бы перемены ощущались иначе. Словом, здесь надо погружаться в пучину нашего национального характера, которым принято вообще всё у нас объяснять, который никакой западной архитектурой и западными модами из нас не вытравить. Хотя то же самое касается и остальных национальных характеров. Так что нечего с одним только нашим носиться, у остальных он тоже есть.
После своего основания этот город всего за несколько десятков лет стал самым космополитичным городом Европы. А ещё современным и передовым. И чтобы посмотреть на творения своих соотечественников, западные ценители искусства были вынуждены ехать именно в Петербург – так быстро успевала всё скупить Екатерина II для своей коллекции.
Нынешний Петербург стал декорацией. Этот город больше не является центром деловой активности, а всё самое интересное после показа/появления в Москве часто здесь даже и не дублируется. И прежний статус Петербургу не вернули, как это было сделано с Шанхаем и Бомбеем. Всякая конференция, появление инвестора или приезд кого-нибудь, кто не просто турист, – это событие. Было бы иначе, никто бы и не замечал.
Понятно, что у всех городов судьба разная, и универсального пути развития нет. Хотя если возвращаться к Бруку, то получается, что есть. Да и местное население ведёт себя каким-то очень похожим образом.
«Газпром-сити» (который что-то должен был олицетворять; но кроме слабой связи с Дубаем, тут ничего и не видно) – один из немногих случаев, когда с мнением горожан, как кажется, посчитались. Но только потому, что проект по-настоящему никого не интересовал. Кроме его противников, так и быть. И в Бомбее, например, когда город переделывали милые англичане (уже после Фрера, во время расширения проспектов и приведения в порядок бестолково устроенного города, образовавшегося вокруг идеально спланированного центра), местное население тоже было против. Ему не нравилось, что ему навязывают то, что ему чуждо. Но всё равно навязали. С чумой-то справились, но осадочек остался.
Другой вопрос, что никто не знает, что же правильно. И чего же всем нужно (чтобы ничего и нигде). И если зайти в любое сообщество, посвящённое видам Петербурга вековой давности или истории города, то все хотят одного: чтобы всё опять стало таким, каким оно было раньше. И даже я не возражала бы против Литоринового моря вместо проспекта Стачек, но город – штука живая. И законсервировать его не получится. А раньше, конечно, всё было лучше, что уж.
Даже американский Брук замечает склонность наших активистов к критике в отсутствие конструктивной программы. Активисты, наверное, тоже замечают. Иначе их предложения звучали бы убедительней.
Нет, тех, кто не хочет ничего трогать, можно понять. С дорогами, транспортом и решениями для пешеходов у нас всё так себе. А современные архитектурные проекты не хочется называть ни архитектурными, ни проектами. Что с ними хочется делать, так это порицать. В них нет ни лоска, ни основательности. Они ничего не улучшают и не украшают, а только добавляют провинциальности облику города. И корявенькие однотипные многоэтажки, украшенные пластмассовой «лепниной» и разноцветными стекляшками, не спасают картонно-гуашевые таблички с надписями «ДомЪ Бенуа» или «Воронцовская усадьба». И если уж говорить об усадьбах и предместьях, то посёлки таун-хаусов в пригородах Петербурга тоже о чём-то не о том. Не о красоте и удобстве. Скорее, о крепостном праве. Маленькие домики, взятые в ипотеку, а вокруг забор, а на воротах: «Усадьба Голицына». И вот кто тут Голицын?
Словом, у всех своё представление о прекрасном, и сделать хорошо абсолютно всем не получится. Так что главное – не испортить.
Для американцев Дубай – крупнейшая военно-морская база за пределами США. Во время боевых действий в Персидском заливе именно в Дубай американцы отправляли свои самолёты на дозаправку. После терактов 11 сентября эмират стал ещё богаче, а жизнь в нём – ещё стабильнее. Дружба одновременно с США и с Аль-Каидой ничего никому не подпортила.
Главная находка дубайского руководства – создание мозаики свободных экономических зон, где внутри каждого элемента действует своё законодательство. То есть в Дубае присутствует одновременно несколько правовых режимов. Чей район – того и правила (у нас в Купчино, говорят, тоже так). А вот в Шанхае, например, в своё время было иначе: в любой части города для западного человека действовал закон его страны.
Брук пишет, что, мол, кажется, многие проекты в Дубае задумываются с прицелом на реакцию СМИ. Архипелаги в виде карты мира или пальмы, торговый центр с горнолыжным склоном, самый высокий в мире небоскрёб… Бруку, может, и кажется. Но Бурдж-Халифа планировался явно не для функциональности, а чтобы пустить пыль в глаза (которой там и без него хватает). А острова намыть можно было и прямоугольничками, например. Чтобы как аэропорт Кансай в Осакском заливе (вопрос не по теме: может, он потому и проседает, что остров насыпан не листиком и не цветочком?). И если сравнение с диснеевскими парками в Дубае воспринимается как комплимент, то какие ещё могут быть сомнения?
Дубай для Брука – это чудо. Город, где люди со всех концов света находятся под одной крышей и дышат одним кондиционированным воздухом. То есть всё, как у Долматовского: «Если бы парни всей земли // Вместе собраться однажды могли // Вот было бы весело в компании такой, // И до грядущего подать рукой». Парни-то там собираются, да, если верить статистике. Но не столько ради межкультурного взаимодействия, толерантности и дружбы народов, на которые так рассчитывает Брук, сколько ради торговли.
Этот город – планета в миниатюре: отовсюду собрано по чуть-чуть, словно перенесено со всех уголков мира. Там и районы разделены по национальному признаку. Есть свой Египет, своя Индия, своя Германия и так далее.
В Дубае нет доминирующей культуры, как утверждает Брук (а это вот не факт), зато есть традиционный и неизбежный контраст в виде трудовых лагерей для строителей современного города. Без этого никак. Правила достаточно жёсткие. Нет работы – вон из страны.
Однажды став в Дубае таксистом, так и останешься таксистом. Никакой перспективы карьерного роста, если ты не местный. Дети мигрантов – тоже мигранты. И дети детей. Натурализоваться нельзя. Работать, отдыхать – пожалуйста. Но даже если повезло родиться в Дубае, каждые три года придётся подтверждать визу. Но лучше сразу не быть таксистом, а купить участок дубайской земли. С 2002 года это разрешается делать всем платёжеспособным подданным других государств.
И после всех сравнений с Петербургом, Шанхаем и Бомбеем возникает вопрос: а такая ли уж дез-ориентация происходит в Дубае? Потому что всё как-то неоднозначно.
Происходящее в Дубае больше напоминает игру, чем проект по превращению местного населения в европейцев или по созданию уютного нового дома для европейцев «уже готовых». Не так уж им там и уютно. Если вспоминать про город-игрушку Петербург, то сходство есть. Но поскольку строится Дубай сейчас, то и игру он напоминает другую. Браузерную и про эффективное управление маленькими поселениями, чтобы те богатели и становились большими. И зоопарк напоминает заодно (потому что районы для иностранцев на гетто-то не очень похожи).
Да и среднестатистический дубаец не особо переживает, что его не считают представителем западной цивилизации. Или что ему не хватает единства со своей нацией. Брук, конечно, пишет про Восток, который выходит на первый план в XXI веке, но едва ли именно уверенность в такой значимой роли Азии в процессе урбанизации и глобализации греет душу современного дубайца.
И это не «окно в Европу». Это «окно в мир», торговый мир. Западное там – это торговые центры. Но с оговоркой: если под Западом понимать не только страны Западной Европы, но главным образом США. Про чью гегемонию лишний раз рассказывать не нужно; а ещё Запад – это Канада, Австралия, ЮАР, Израиль и – кто бы мог подумать, какая приятная неожиданность – Япония. А что Дубай копирует Америку, так про это сам Брук и пишет.
Лондон, которым восторгался шейх Рашид, заметен сразу, конечно. Но надо ещё догадаться, какая именно его часть там так хорошо видна. Когда произошло историческое катание в подземке, в Лондоне уже были небоскрёбы. Юстэн Тауэр, например, стоит с 1970 года. Хотя самый запоминающийся, «корнишон» или башня Мэри-Экс, который и мог бы натолкнуть на мысль о небоскрёбах-полумесяцах, появился только в начале двухтысячных. И ладно, так и быть, в Евросоюзе самое высокое сооружение тоже у Лондона (если принимать в расчёт здания всё-таки; а то самым длинным стала в своё время радиомачта в Константинове): Shard London Bridge. Почти 310 метров (впрочем, петербургский Лахта-центр со своими 463 метрами, должен его перегнать; и поскольку мы причисляем себя к Европе, самым высоким там оно и станет). И до этого самое высокое здание тоже было у Лондона: One Canada Square, 244 метра, строительство окончено в 1991 году. Но это такой же Лондон, как район La Défence – Париж. Маленький уголок Нью-Йорка на европейской почве, который принято показывать в выпусках новостей про состояние экономики, уровень безработицы и очередное слияние каких-нибудь крупных компаний.
У Дубая только одно преимущество и главное отличие: мы являемся современниками его строительства. Но жизнь города и человеческая жизнь, как известно, протекают с разной скоростью, поэтому всего остального мы уже не увидим и не застанем. А уж как и кому он поможет стать соучастником современности, так это ещё вопрос.
При осуществлении каждого нового дез-ориентирующего проекта на новую почву переносились только избранные элементы западного устройства. Что было модно и актуально в эпоху бурного строительства и развития того или иного города (происходило-то это не одновременно), то и заимствовали. И за основу брались не одни и те же регионы. Поэтому архитектурный облик в итоге отличался. Но основные принципы всё равно не менялись, а потому всё получилось таким друг на друга похожим.
С возникновением каждого такого города появлялись и новые возможности для местного населения. Но и новые ограничения тоже. Космополитизм обязывал.
Пока в Петербурге все разговаривали по-французски, в Шанхае изобретали и совершенствовали пиджин-инглиш. В настоящее время инаковость подчёркивается столкновением водолазок с бадлонами и поребриков с бордюрами. А в новом Шанхае, Бомбее и Дубае все просто учат английский.
Архитектура вестернизированных городов отгораживала. Богатых от бедных, а европейцев от коренного населения. Которому строили то доходные дома, то чоулы, то лилонги. И если доходные дома – это опять про Европу, то жилищное строительство в Шанхае и Бомбее было вынуждено адаптироваться к местным нравам. То есть стремление навести порядок было, а встроить в западную цивилизацию китайцев и индийцев – нет.
Зато в Петербурге не было гетто. Это если говорить о расовых отличиях. Имущественный-то ценз был. А ещё петербуржцы всегда чувствовали себя чуть-чуть более европейцами, чем индийцы или китайцы. Но им это всё равно не помогло. Только расстраивало время от времени, если европейские европейцы выражали иную точку зрения (как же так, почему они нас не любят).
За расцветом псевдоевропейской архитектуры неизбежно приходил расцвет архитектуры псевдорусской, псевдокитайской и псевдоиндийской. Про псевдодубайскую ни слова, просто потому что её время ещё не пришло. Там сначала угроза революций и восстаний появиться должна, а до них – исторические, как говорится, предпосылки.
В искусственных городах (а дез-ориентированные города сложно назвать естественными) трудно поддерживать жизнь. Во всяком случае, такую, которая устраивала бы и власти, и самих жителей этого города. Дискомфорт ощущают все.
Везде было принято любить родину, но не любить существующую власть. Хотя остальная часть страны жила немножечко в другом мире, и занимали её несколько иные вопросы. Но свои декабристы были у всех. Все переживали утрату веры в современность и разочаровывались в прогрессе, который либо вредил, либо проходил мимо, хотя мог бы и не.
В Петербурге, Бомбее или Шанхае местное население рано или поздно начинало чувствовать себя единым рабочим классом. И заодно в нём просыпалось национальное самосознание. Хотя строилось всё на том, что Европе либо себя противопоставляли, либо желали уподобиться. Потому что все убеждены, что европейцы считают себя единой нацией. А ещё все хотели признания, но об этом лучше уже читать не у Брука, а у Фукуямы.
В Петербурге, Шанхае и Бомбее дез-ориентация произошла во всех смыслах слова. Потому что избавившись от восточности, местные жители, втиснутые в рамки городской планировки и архитектуры Запада, потерялись в пространстве и времени.
Хвалёная регулярная европейская застройка изначально не появлялась на пустом месте (как в Санкт-Петербурге). Ей предшествовала застройка стихийная (Лондон, Эдинбург, Париж). То есть до цивилизации на этом месте уже должна была побывать культура. До мёртвых форм здесь, то есть там, было что-то живое. В четырёх «городах будущего» цивилизация насаждалась несколько насильственным путём. К ней не было естественного перехода от культуры, которая костенеет-деревенеет-умирает (памяти Шпенглера и воспоминаниям о Данилевском посвящается). Культура никуда не уходила, она тут и была. А начинать сразу с цивилизации было не совсем верно. А поскольку культура была чуть стихийнее и живее, западной цивилизации приходилось отступать. Разумеется, для всех остальных мест работает только такая схема. Потому что западный город может возникнуть только на Западе. Хотя и восточный там способен это сделать не хуже. И можно было бы потеоретизировать о Стамбуле на месте Константинополя и об эмиратах на территории Иберийского полуострова, но там теперь тоже сплошной Евросоюз. Или как мечта, или как данность.
Понятно, что каждый проект был уникален. Что если бы Брук занимался ещё и отличиями, то у него получилась бы не небольшая книжка, а собрание сочинений. Но когда он пишет о сходствах, то неизбежно возникает масса отличий. Вопрос в том, что считать основным объединяющим признаком. Городскую среду, которая что-то там формирует, можно, но с оговорками. Потому что если итоги и похожи, то процесс был совершенно разный в каждом отдельном случае. А пространные замечания Брука на этот счёт только отвлекают и сбивают с толку. Да, совпадает, да, похоже. Но западного человека из шанхайца или дубайца никто делать не собирался и не собирается. Это только про Петра можно говорить, что он где-то там кого-то европеизировал. Хотя сбритые бороды – это слишком просто. А если решить, что идея была в создании «окна в Европу» (это строчка Пушкина, про «прорубить», если что; а в оригинале это был итальянец Франческо Альгаротти, который написал: «Петербург – это окно, через которое Россия смотрит в Европу»; смотрит, не лазает), без разницы для каких целей (хотя там торговля важнее всего была), то всё сходится.
В США города появлялись примерно по той же схеме, честно-то говоря. И с архитектурой там было то же самое. Но общие черты с крупными американскими населёнными пунктами автор искать не стремится. Ведь у «городов будущего» изначально было одно главное отличие: приезжавший туда не становился американцем, никуда не вливался и ничего не формировал ни в каком плавильном котле. Нет, он оставался представителем своей нации. Хотя от концепции «котла» в США, говорят, уже отказались; так что у Брука не самые актуальные данные по своему региону. Говорят, нынче это «салатница».
И автор явно идеализирует и переоценивает сплачивающую функцию американских мегаполисов. Где китайских или еврейских кварталов как бы и нет вовсе. И не все европейцы стремятся влиться в американское общество, что бы там ни проповедовали государство и конституция, соблюдение которой до сих пор почему-то не всех удовлетворяет.
«История городов будущего» заканчивается плохо. Очень плохо. Сначала в ней рассматриваются четыре примера, то есть четыре не самые удачные попытки сделать западный город, демонстрируются одинаковые пути развития и похожие черты упадка, а потом следует внезапное заявление про строительство нового лучшего мира, в котором все проблемы как-нибудь да разрешатся. Это не happy end даже. Это отказ автора замечать, о чём он писал все предыдущие сколько-то там страниц.
И даже не удивительно, что название книги придумал не он, а его редактор. Тот внимательнее отнёсся к предмету.
Город будущего, который придёт на смену Дубаю, – это утопия. Что-то в духе платоновского идеального государства. Город, который будет управляться умными, разнообразными и искушёнными людьми, которых сам же и сформирует. И тут, конечно, нельзя не вспомнить логический парадокс имени курицы и яйца.
Ведь современные города, хоть вестернизированные, хоть девестернизированные, не дают уверенности в завтрашнем дне. Всё очень зыбко. Перестань предоставлять горожанину коммунальные услуги, отключи ему в его панельной и крупнощелевой коробке электричество, воду, отопление и газ – и ему кранты. Формировать там будет нечего. И с чего тут надо начинать, с правильного руководства или с правильного города, не очень-то и ясно.
В финале изображается радостный строитель небоскрёба, променявший родной аул (в оригинале: крестьянин из Южной Индии и рисовые поля) на высокую цель: построить очередную высотку в городе, который всех сплотит и объединит. А высотка будет как бы что-то символизировать. То есть чтение книжек про коммунизм Брука немножко испортило.
И чтобы лишний раз показать, как мы все едины и непобедимы, автор описывает Шэньчжэньский парк развлечений «Окно в мир», где собраны макеты всех мировых достопримечательностей. Если их выстроить в один ряд, то один Брук испытает прилив гордости за всё человечество. Но этим всё и ограничится, потому что это будет ряд разрозненных предметов, бутафория, а не межкультурное взаимодействие.
И если уж говорить о Шэньчжэне и объединении всех и вся, то лучше вспомнить не парк, а завод. Крупнейший в мире производитель электроники, Foxconn, расположенный неподалёку, сделал для этого объединения гораздо больше. Ведь именно на китайских заводах этой тайваньской фирмы и изготавливают самые главные «демократизаторы» последнего десятилетия, разработанные компанией Apple.
Брук призывает отказаться от дихотомии Восток-Запад, чтобы построить лучшее будущее для этого мира. Понятно, что сейчас все ориентируются на США. Но от Европы и Азии отказываться рано. Принципы разделения на Восток и Запад были сформулированы в мире, которого, как уверен Брук, больше нет. То есть в мире, где господствовала Европа. Но не только там формулировались принципы разделения. Достаточно обратиться к истории Японии и Китая, чтобы понять, что не всё так просто. И надеяться на положительные стороны и успехи глобализации тоже как-то не совсем правильно.
И про демократию уже было, и про новое общество, о которых рассуждает Брук. И ведь не просто же так он сам выбрал и сравнил Дубай с предыдущими тремя городами, должна же была в этом найтись какая-то польза и для автора. Да, можно убедиться, что это не фальшивый мегаполис, полностью лишённый культуры. Но этот город и не надежда на светлое будущее. Просто он строится именно здесь (там) и сейчас, и на него не жалеют денег. Сомневаюсь, что кто-то добровольно захочет отказать себе в удовольствии самому быть Другим и видеть Другого перед собой. Противостояние не ослабнет, соперничество между Востоком и Западом не перестанет быть острым (или хотя бы просто быть). Зато будут новые шанхаи и дубаи. Они только благодаря этому и появляются. И за будущее этих городов можно не переживать. Ведь всем всё время хочется что-нибудь чему-нибудь противопоставить. Чтобы было «такое» и «не такое» («другое»). Поэтому даже если однажды не станет Азии и Европы, строители таких городов обязательно придумают что-нибудь ещё.
