Я не пью и не курю, но, как человек чувствительный и искренний, ругаюсь матом. Сейчас речь, конечно, пойдёт о прекрасном, то есть о Франции и французском языке, но поскольку в тексте планируется употребление таких слов, как «пуризм» и «арго», всем несовершеннолетним лицам читать его не следует. Быть особо чувствительной я не намерена, но предупредить обязана.
Не исключено, что советом Бодрийяра я однажды воспользуюсь, но забывать французский язык мне не хотелось бы. И чтобы развиваться во всех возможных направлениях, мне нужно знать не только краткое содержание «Маленького принца», но и язык повседневного общения. Принимать страну и её культуру — принимать уж всё. И поскольку мне ещё хочется однажды стать хорошим специалистом (пятнадцать лет прошло, а я ещё на что-то надеюсь), игнорировать «плохие слова», которыми французы пользуются примерно с той же частотой, что и представители иных наций, было бы неразумно. Вокруг чего там всё вертится, и так понятно. Но помимо самых главных, важных и нужных слов и выражений, которые все и так себе уже представили, во французском языке есть то, что помогает узнать страну и культуру гораздо лучше, чем статьи в Larousse, а именно: арго, фамильяризмы и просторечия. И теперь у меня их есть целый словарь.
Большой и толстый: Dictionnaire français-russe de l’argot, de la langue populaire et familière (в дальнейшем для краткости просто — Fam.Pop.Arg.). И он именно толстый. Потому что не могу сказать, что он полный. Этого и составители-то не могут про него сказать, они в этом так и признаются.
Но на первое время хватит и тех двенадцати тысяч слов и словосочетаний, которые уже в нём содержатся. Первое издание — это вообще каким-то чудом 1987 год (нынешнее — 2012). И спасибо огромное авторам-составителям, Евгении Фёдоровне Гринёвой, начавшей работу, и Татьяне Николаевне Громовой, продолжившей этот труд.
Второе издание, исправленное и дополненное, вышло в Nestor Academic Publishers. А это то самое издательство, которое последние годы выпускает и перевыпускает Попову и Казакову. Которые, как Маркс и Энгельс, два разных человека. А когда с ними ещё и Ковальчук, так сразу три. И если с этим самым популярным учебником, который местами безнадёжно устарел («Пьер работает на заводе. Пьер курит и носит бежевую куртку», а Пьер уж не тот, он давным-давно менеджер среднего звена, придерживающийся крайне-правых взглядов в вопросе миграционной политики), «Нестор Академик» в своё время, можно считать, начинало за упокой, то теперь заметно, что оно может и за здравие.
Работа по составлению началась за двадцать лет до первой публикации. Источники слов и иллюстративного материала довольно предсказуемы: радио и телевидение, газеты, фильмы, художественная литература, информанты, другие словари… Вторая редакция пополнилась примерами из современных произведений (Бегбедер, Гавальда, Пеннак; а до этого были Пруст, Колетт и Селин) и словами, подаренными нам интернетом. Но даже с Уэльбеком и каким-то местным филиалом «Одноклассников», не иначе, всё получилось очень прилично, книжно и почти для благородных девиц. Оно и понятно. Это же словарь. Пусть и не совсем обычный.
Словарь односторонний. Иначе был бы раза в два толще, а он и так немаленький. Но так просто с его помощью у вас не получится составить доходчивое (а самое главное — искреннее) письмо производителю некачественного фуа-гра. И всю глубину разочарования придётся описывать по-старинке.
Слова с пометкой fam можно произносить в кругу друзей и близких родственников, pop — это речь неквалифицированного рабочего, который не читает книг, а arg — это жаргон. Молодёжный, воровской и ещё чей-нибудь.
Конечно, там не такая повседневная повседневность, что даже обыденно. Нет. Однако всё свалено в кучу, и часто приходится гадать, чьей же среды это арго.
Хочется дополнительных пометок, способных чуть больше рассказать о том или ином слове, но понятно, что давать их — задача не словаря, а специального исследования. С английским всё просто, а вот где, в каком районе Парижа, в каком регионе Франции встречается такое-то выражение? Может быть, оно алжирского, итальянского, польского происхождения, а нам сразу и не понять? Не сказано. А этимологические словари редко снисходят до таких вещей, они больше о прекрасном и устоявшемся.
Хотя кое-где у них порой встречается указание. А кое-где всё довольно прозрачно. А что-то уточняется, но там и без дополнительных пояснений можно разобраться. В какой, например, среде могут объединиться nana и «пулемёт»? Правильно, в военной. В «Мультитране» этого значения, если что, нет (на тот момент, когда я проверяла, не было; а то всё так зыбко, всё так непостоянно). В ABBYY Lingvo тоже. Во всяком случае, в поражающей своей убогостью и недоработанностью версии для Mac OS (пример того, как лицензионное ПО не всегда приносит радость).
Понятно, что вас не обогатит знание, отобрали у вас в неблагополучном районе Парижа смартфон, оскорбив вас, вашу маму и всех дальних родственников, или очень вежливо. Но одного мерд и салоп для жизни мало. Да и словарь нужен не только для этого.
Знакомиться со сленгом и ругательствами полезно на любом этапе обучения. Чужая речь от этого если и не становится родной, всё-таки делается как-то ближе. И уж точно меньше пугает. Детям, конечно, такое не нужно, для них есть Londres est la capitale du Royaume-Uni и мост в Авиньоне. Но вот взрослому сленг иногда помогает не хуже путеводителей и учебников истории.
А ещё такие словари нужны каждому, кто намерен в чужой стране запускать рекламную кампанию своей марки. Чтобы вовремя превратить «Жигули» в «Ладу», а Persil в Perwall, дабы конечный потребитель о товаре ничего плохого подумать не успел.
Если вы и так с французами общаетесь и что-то там, в полумифических французских интернетах читаете, вам, скорее всего, и так хорошо. Но не всякий комментарий на Facebook’е бывает понятен неподготовленному читателю с первого раза. Как сократят что-нибудь — и привет. Ещё и точку не поставят, чтобы загадочнее получилось (а запятые во французском мне первые пару лет вообще боль причиняли). У нас так тоже умеют, но сейчас не о нас.
Не так страшны комментарии, как различия в произношении, беглая речь и так далее. Это на уроке или на лекции бывает «Жё нё сэ па», а на улице — «шнёспа». Или что похуже. Да, Fam.Pop.Arg. создан для продвинутого пользователя, но идти к своему B2 надо не только с учебником и отрывками из классики. Всегда можно сократить себе путь вспомогательными материалами.
Заучивать словарь наизусть — психическому расстройству подобно. В первую очередь Fam.Pop.Arg. — это справочная литература. Во вторую — занятная книжка, которую можно открыть в любом месте, чтобы потратить пять-десять минут ожидания чего-нибудь (чего? а вот внешний орган генитоурологической системы мужского организма в форме цилиндрического отростка, граничащего с передним отсеком пиренея, его знает; то есть вам виднее) не в соцсетях.
Если употреблять слова и выражения из Fam.Pop.Arg. в неблагополучных районах Парижа не всегда есть смысл (что в одном случае выручит, показав, что вы тут не совсем чужой, то в другой ситуации только усугубит положение), сам словарь, лежащий в авоське, сгодится для самообороны. Он столько весит, что если грамотно его раскрутить, знание сможет наглядно продемонстрировать, каким местом оно сила.
В словаре не только мат и синонимы к первичным половым признакам. Этих слов там вообще меньшинство (так, три-четыре коробочки Rafaello). Основное — это простая речь. Повседневная. Которой не было места в книгах века до двадцатого, хотя авторы честно пытались. Если она там и присутствовала, то, скорее, как приём, чтобы подчеркнуть инаковость, простонародное происхождение персонажа. Потом начались эксперименты, и нормальная разговорная речь добралась до литературы. Издевательства над орфографией, англицизмы, американизмы, вульгаризмы, жаргонизмы и прочие «-измы» прочно заняли своё место. И ведь проникло-то это всё с подачи, как могло показаться, вполне воспитанных людей. И чем ближе к ХХ веку, тем опаснее складывалась ситуация. Если Томас Джефферсон тихонько баловался поросячьей латынью, Кэрролл сочинял стихотворения про Бармаглота, а Зданевич занимался заумью (которая повлияла на изобретателей олбанского), то Дали уже честно предупреждал: «Осторожна! Я нису теби сюрреализм!»
Приличный человек не мог без слёз читать «Зази в метро». Со слезами тоже не мог: неразборчиво получалось. И эта обычная и повседневная речь до сих пор напрягает. В оригинале её не всегда можно разобрать, в переводах иногда всё так сглаживается воспитанием переводчика, что словно умирает. Или полностью теряет индивидуальность.
Бунин ставил Чехову в упрёк, что тот, специалист по разночинцам, совершенно не знал, как разговаривает дворянство. Поэтому диалоги в «Вишнёвом саде» можно воспринимать, как работу любого относительно талантливого и внимательного голливудского сценариста. Легко быть хуже Чехова, но стремиться надо к чему-то большему.
Использовать просторечные выражения очень сложно. Не каждый автор обладает таким умением и чувством меры. Часто кажется, что это один и тот же человек читает пьесу, не меняя интонации. Но то пищит, то говорит что-то басом, то переходит на такие слова и выражения, какими, как он себе представляет, должен говорить грузчик или крепостной крестьянин (автор, конечно, один и тот же; но иллюзия, иллюзия-то где?). Топорно получается. Как в ситуации, когда некто, никогда прежде не матерившийся, внезапно захочет использовать что-то покрепче, чем «Какая неприятность!»
А ведь бранное слово, произнесённое без уверенности, звучит жалко, неубедительно и некрасиво. И лишь чуть проще дело обстоит со сложными научными терминами: там хотя бы душу вкладывать не надо.
Культурологом быть удобно: ты учишь всякую матерщину, а окружающие думают, что таким образом ты пытаешься лучше понять чужую культуру. То есть не без этого, конечно. Но не могу обещать, что не стану употреблять полученные знания на практике. Стану. Это как «Авада Кедавра»: если знаешь, очень хочется произнести вслух. И без летального исхода не обойдётся: одно лишнее слово — и всё, вы уже умерли в глазах окружающих.
Заодно родная речь, спасибо словарю, тоже открылась для меня с новой неожиданной стороны. А то что-то я явно в этой жизни пропустила («Научи меня плохому! Пожалуйста, научи меня плохому!»).
И я сейчас не буду в очередной раз уточнять, что культура — это не только театры, литература и шоколад «Особый» под «Времена года» Чайковского.
Я люблю, как звучит французская речь. Но не только. Да, повод записаться на курсы был отличный, но всё оказалось куда занятнее, чем я себе представляла. Конечно, чем дальше в лес, тем толще партизаны, и однажды из-за этого можно разлюбить одну, а то и две-три (если не все четыре одним махом) французские песни: некоторые из них лучше слушать, чем понимать. Зато на их место приходят другие, тест которых гораздо важнее приятного мотивчика.
Кто-то не обнаружит в этом вообще ничего необычного, просто надо запомнить — и всё; а для меня это то самое удивительное, которое рядом. Например, слова «море» или, например, «стул» во французском языке относятся к женскому роду, а «улыбка» — к мужскому, а это же не просто «здесь так заведено», это же совсем другая картина мира.
Такие отличия удивляют не только меня, а кого-то даже не удивляют.
Арон Гуревич утверждал: если сопоставлять средневековые документы на латыни и документы на немецком, можно заметить различия в мышлении авторов. Существенные, между прочим. «На латыни было нетрудно выразить абстракции, она хорошо служила для формулировки принципов теологии и политической идеологии, тогда как народная речь раннего средневековья была ориентирована на передачу конкретно-образных, наглядных представлений. Язык, пожалуй, ярче, чем какая-либо другая сфера духовной жизни, зафиксировал увеличивавшийся разрыв между культурой крестьян, простонародья и культурой образованных» (стр. 303, Гуревич А. Я., Избранные труды. Средневековый мир. — 3-е изд. — М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив; Университетская книга, 2014.).
Всегда интересно, какие слова переиначивают, чему придают новый смысл, из каких слов что составляют, в чём чаще всего ошибаются (и почему), что запрещают, какие слова чаще всего повторяют, а какие сокращают для удобства. Чего избегают, что устаревает, чей смысл меняется, от чего и в пользу чего отказываются, сленг какой среды становится общеупотребимым и в итоге — нормальным. И ведь надо ещё надо учитывать, кто говорит, кому говорит и в какой ситуации. Почему говорит это, а не то. Или вообще вооон то, конкретно-образное и наглядное. Тут-то вопрос про субкультуры, особенности воспитания, окружающей среды и всего такого и встаёт.
Что раздражало вашу бабушку, то для ваших внуков уже будет нормой (вот профукаете «моё кофе» и «договора» — и ага). Или не будет. А что-то, кажущееся новоделом, было нормой сотню лет назад. Например, Набоков, покинувший родные края и не взаимодействовавший с меняющимся русским языком, употреблял слова «фотки» и «фоточки». А кажется, что это во всём интернеты виноваты. А это не порча, это возрождение утраченного.
Поэтому полезно хранить старые словари, чтобы потом лишний раз не сокрушаться, что дух эпохи не передать (или не втиснуть в перевод слово, которого могло не быть в те времена, которые описываются в произведении; мелочь, тонкость, а всё-таки важно). И чтобы перепроверить, а Набоков ли это про «фотки» говорил, или его подменили.
В этой области всё меняется слишком быстро. Словари просто фиксируют какой-то момент. Это помогает составить представление о нравах общества, но уже после публикации даже новейшей редакции часть данных в нём теряет актуальность.
Если возвращаться к арго и его друзьям, то понятно, что всякого старья, с которыми общество уже смирилось, хватает и в обычных словарях. Хотя оно, старьё, может оказаться не только просторечием, но и чем-то потяжелее.
Запасы пополняются каждый год. В XIX веке популярность приобретает слово «сленг». Которое сейчас уже никого не пугает. А слово 2016 года, если верить Оксфордскому словарю, — это «эмодзи». Придумали японцы, а если точнее, широко известный в узких кругах оператор DoCoMo. Пиктограммы и иероглифы — друзья навек, но внезапно выяснилось, что фамильяризмы с англицизмами — не самое страшное, что угрожало культуре речи.
Запрет на те или иные слова ведёт к тому, что граждане начинают творить. Они изобретают новые слова, созвучные нецензурным или ассоциирующиеся с ними (предполагается, что участники коммуникации знают контекст; а мы помним, что всегда важно знать контекст, всегда-всегда, во имя перевода). То есть без запретов, которые обычно воспринимаются как что-то негативное, не было бы радости словотворчества. А Fam.Pop.Arg. получился бы полегче и потоньше.
Работа со словом — тот вид творчества, который доступен всем. И это игра.
Fam.Pop.Arg. показывает, во что творчество выливается. Выбор слова, переиначивание, сокращение, объединение двух слов в одно, удвоение слова или его части, отбрасывание корня (самое жестокое) и верлан, к которому в словаре рекомендуется прибегать, если просто так незнакомое слово не найти. То есть рекомендуется прибегать к «разверланиваю»: ставить слоги обратно на свои места и отбрасывать -eu. И вот наш «нофелет», может быть, и не совсем то, зато помогает угадать правильный перевод phonetel.
