Каждому ещё в детстве твердят одно и то же: «Смотри под ноги!»
Не «в том числе и под ноги» или «не забывай смотреть и под ноги тоже», нет. Приказ любящих родителей звучит одинаково, не оставляя альтернатив. Такие фразы совершенно напрасно недооценивают. Мы приучаемся больше смотреть под ноги, чем куда-то ещё (и в этом плане интересна эффективность рекламы на асфальте). Оно, конечно, безопаснее: отвлечёшься — тут тебя выбоина на дороге и ожидает (или риск пропустить красивую крышку люка, если речь о Японии). Но можно же совмещать. Да, есть риск впасть в тоску и депрессию, ведь виды удручают. А есть шанс повлиять на тех, кто творит город по своим меркам, пока никто не видит, ведь все так увлечены дорожным покрытием. Заодно список из двух национальных бед можно было бы расширить, если отвлечься от дорог.
Хотя ведь можно смотреть не только на асфальт, ведь и под землёй (сквозь, конечно, не получится, что досадно) есть разное и интересное, чему чаще всего нужно не так уж и много: чуть больше внимания и капельку душевной теплоты.
Вот, например, пандусы. Которые под землёй. Их наш метрополитен сделал странно. То углы почти прямые (если пандус мешает открываться двери в служебное помещение — согнуть и сократить такой пандус, пусть не выпендривается), то странную громоздкую конструкцию сделают, по которой можно добраться только до тяжёлых дверей (которые как открывать?), то заехать в вестибюль можно, а как спуститься к поездам, наглядной инструкции не нарисовано. А если на одной станции спуститься, то как подняться на той, которая была нужна? Понятно, это ещё в спартанско-советское время, когда метро проектировали и строили, инвалидов никто в проект не закладывал. Хотя после войны-то, наверное, были. Не всё так плохо, конечно. Если позвонить по номеру с особой таблички, придёт человек с буквой «Мэ» на груди (или не на груди), специально приспособленный для помощи инвалидам и мамам с колясками. Но что самое печальное: сделать что-то более практичное без масштабных реконструкций и на наших глубинах (лифты, скажем) всё равно не получится.
Справедливости ради, пандусы — это не только метрополитеновская неразрешимая задача. Это любимое детище Капитана лоГики. Пандус в стену, пандус в оградку. Конечно, это же удобно. А углы заимствуют у лучших горнолыжных курортов, потому что это — круто.
Понятно, что такие пандусы делают для того, чтобы было видно, что пандус есть. Всё. Больше от него ничего не требуется.
Как и от реставрации чего-нибудь заметного и исторического. Например, собора. Стал светлее? Все чувствуют разницу? Значит, работы проведены успешно. А испорчен памятник, ставший похожим на какую-нибудь дачу с гипсовыми колоннами, или нет, значения не имеет. Впрочем, тут надо сначала обратиться к опыту западных коллег, прежде чем начать расстраиваться.
Кносский дворец Эванс навсегда отреставрировал ещё на этапе раскопок. Специалисты нервно икали, а нетребовательная мировая общественность решила, что раз нарядно, то и так сойдёт. До сих пор сходит. А у нас даже не быт древней цивилизации, у нас собор по итальянскому образцу.
Что есть подлинного в Дрездене? Городе, который до сих пор не может оправиться от воспитательного авианалёта, где возводятся реплики зданий (в чистом виде бутафория), то есть не возводятся, потому что не всякий инвестор хочет на старом фундаменте воспроизводить точную копию того, что было. Это дорого и скучно (и не всегда практично).
И если говорить о разрушении до основания, надо ещё учитывать, что Петербургу повезло: когда советская власть начала возводить новый центр, чтобы все видели, её величие, она выбрала для этого юг города. Могли бы всё в центре снести и облагородить, но вместо этого в чистом поле отгрохали Дом Советов. Краска — наименьшее из зол.
Или знаменитый скелет здания, то есть Парфенон. Он вообще не был таким, каким привыкли его все видеть в фильмах и учебниках истории. Во-первых, он не был белоснежным, потому что древние греки всё любили разрисовывать, ведь им нравилось яркое. Но не такое яркое, чтобы в солнечном свете, когда всё становится контрастным, белоснежно сиять прямо в глаз. Так что белого Парфенона не было. Второе. Османы в своё время сделали из Парфенона свой пороховой склад, а шведы (наёмники венецианцев) в 1687 году в него выстрелили из пушки. Что происходит в таких случаях? Обычно всё взрывается, и Парфенону ничто не могло помешать это сделать. А до этого в стенах (то есть не между колонн) турки прятали своих детей и женщин, а венецианцы (или шведы) их обстреливали. А потом уже афиняне пустили обломки на стройматериалы, а любознательные европейские туристы растащили и развезли более ценные фрагменты по коллекциям. Например, Лувра и Британского музея.
Так что всего сколько-то столетий (или какая-нибудь тысяча лет) — и толстый слой краски, которым отреставрировали Казанский собор, сойдёт на нет.
И не будем забывать, что с годами любой вандализм может превратиться в нечто прекрасное. Байрон подавал дурной пример, когда выцарапывал своё имя в храме Посейдона в Сунионе (при этом его возмущало, с какой жадностью и наглостью его соотечественники вывозили скульптуры и фрагменты Акрополя). До него не менее сомнительный пример потомкам подавали древние греки и римляне: «Здесь был Плиня». Зато сейчас эти автографы дарят специалистам заряд бодрости и позитива. Важная находка, портрет эпохи, все дела. Что наглядно демонстрирует нам (и что печалило Гюго, который, может, и хотел что нацарапать, но стеснялся): с годами всё вульгарное, весь этот вандализм и всё это глупое и дурное становятся частью истории.
Теперь не о вечном, но о временном (ведь жизнь цветка мимолётна).
Клумбы у нас выглядят так, словно это селёдка под шубой вышла посмотреть, не случилось ли чего наверху. Что-то свекольное, оранжевое, с вкраплениями белого — как-то так предпочитают засаживать у нас рандомно выбираемые участки на газонах. Выставленные вдоль дорог зелёные ящики с геранью тоже зачем-то демонстрируют чью-то пагубную страсть к салатикам.
В цветочном вопросе, к слову, сами горожане часто проявляют инициативу. Но получается так, что большинство самодельных клумб оказываются результатом лобового столкновения с садово-парковым искусством в Петергофе и последствиями регулярного просмотра телевизионной передачи «Очумелые ручки» по утрам.
Как выглядит идеальный газон, созданный руками соседей? Всё с корнем выдрать (всё сорняк, что не картошка); посередине устроить клумбу с помидорами; натыкать кафельной плитки ромбиками; посадить рядом плюшевую игрушку, спасённую с ближайшей помойки, чтобы в дождь вид мокнущего чучела медвежонка вызывал ещё больше грусти (иногда заменяется самодельной свинкой из канистры или лебедем из покрышки; пора продавать набор «Роджер-клумбарь», очень эко-френдли получится заодно); следить, чтобы на оставшейся территории так ничего больше и не выросло. И делается это обычно от чистого сердца, от любви к родной земле, которую нещадно обнажают. Видимо, чтобы любить было легче.
Вокруг такой красоты принято ещё создавать «майские деревья». То есть развешивать кормушки для птиц из бутылок и коробок от сока. А поскольку идёт негласное соревнование, кто ровнее вырежет оконца, мусора на ветвях набирается немало.
Но это не типично петербургское явление, оно по всей России так. Поэтому напрашивается вывод, что ни созерцание прекрасного, ни наличие оного под боком не влияют на развитие индивида. Только если изначально потенциал был. Как в «Пигмалионе».
Что я могу рассказать о стрит-арте? Ну, что-то точно могу. Могу сказать, что у нас в городе он точно есть. И поскольку мы — город музеев, то даже стрит-арт у нас помещён в музей.
Граффити и прочую наскальную живопись у нас в городе не любят (а ведь граффити — это единственный вид живописи, который не выглядит анахронизмом). Публично осуждают или сразу закрашивают не только страшненькие картиночки и каляки-маляки, но и что-то действительно интересное, оригинальное и по-хорошему яркое. Почему-то считается, что зелёные неровные квадраты на фоне розовой стены гораздо лучше, чем какая-нибудь кошка или открытка в честь Дня Победы во всю пожарную стену. Это же городская собственность, так что городу решать, чему быть, а чему миновать (что важно: «город» — это не горожане). Замазывают в пылу борьбы даже работы, которым уже больше тридцати лет: на трансформаторной будке рядом с моей бывшей школой был нарисован хоть и банальный вид на Петропавловку, зато детьми и яркими красками. Помешало. Теперь там всё серое. А ещё у нас придумали заборы вокруг стройплощадок серыми делать. Чтобы повысить настроение петербуржцев (так и сказали), и чтобы баннеры и информационные таблички на правильном фоне лучше выделялись (и о четырёх возможных оттенках серого подумали, аж несколько раз). Да, нынешние синие заборы — не фонтан. Но есть ведь и другие цвета, на фоне которых пыль на так заметна.
С другой стороны, изменилось ли что-нибудь с тех пор, как это было придумано, и есть ли повод беспокоиться? Чтят ли закон строительные компании, устанавливающие зелёные, голубые или коричневые заборы? Следит ли кто-то за этим? Есть ли разница в скорости проведения работ за серым и за синим забором? Защищает ли это горожан от уплотнительной застройки, признанной в некоторых районах незаконной? Полезный закон, в общем. Важный.
Кроме граффити, которым на серых заборах не место, есть и разрешённые картинки. Такие принято было рисовать в конце девяностых на курсах дизайнерского мастерства. Почему-то они считаются лучшим вариантом, чем иллюстрации, скажем, советских художников. А всё лучшее — детям. Жуткие и аляпистые детские площадки с карикатурными царями, зайчиками и воздушно-десантными войсками (да, мои маленькие друзья, и с ними тоже) вообще не ясно, как могут воспитать чувство прекрасного. Равномерно голубая горка из моего детства давала больше простора воображению. Зато теперь цвет, зато ярко, зато долой унылые питерские будни.
Но цвет не всегда заменяет свет.
Некоторые места обладают своей особенной аурой. Например, Сенная площадь. Рынок давно снесли, две войны, блокада, дважды сменилась власть, построили метро, обратно не построили, а перед этим снесли церковь, отрыли ещё одну станцию метро, сделали парочку торговых центров… И что? А ничего. В подворотни по-прежнему страшно заходить, потому что моды меняются, а контингент остаётся прежним.
Белый свет делает улицу безопаснее. Жёлтый, конечно, уютнее, но лица прохожих в нём различить труднее.
Для меня, например, не имеет ровно никакого значения, белый свет или жёлтый выбирают для освещения проспекта Ветеранов. Потому что фонари направлены на проезжую часть, а тёмный тротуар от них отделяет не только сравнительно широкий дорожный карман, но ещё и газон, на котором растут деревья, а на деревьях растут листья. Много листьев. Поэтому осенние вечера перестают быть томными сразу после начала очередного дождя. Кругом же сюрпризы, волей-неволей становишься крадущимся тигром и затаившимся драконом. Зимой без листвы, конечно, на тротуаре становится светлее, но только на несколько часов.
В отношениях с родной улицей обычно никакой определённости нет. Как намусорить, так это сразу улица общая, а то и вовсе ничья. Мало ли, кто там мог намусорить? Сосед, случайный прохожий, но не вы, нет. Да и кто заметил? А ещё есть дворник, который обязан тут всё убирать. Субботник какой-нибудь устроят, опять же. Ведь надо помогать людям: как они устроят уборку, если везде будет чисто? Зато если кто-то припарковался как-нибудь не так, то улица моментально становится вашей. Вы тут уже сорок лет, без отпуска и выходных, а этот [censored] вашу машину запер. Фу таким быть!
И вот обстоятельство, из-за которого иногда становится печальнее жить: в Финляндию из Петербурга съездить иногда бывает проще, чем в Москву. Расстояние небольшое, природа и погода примерно одинаковые, но после пограничного контроля всё неуловимо меняется. Дома ровнее (на них ещё и слой краски какой-то такой, почти новый), мусора на порядок меньше, вода прозрачнее, деревья не такие пыльные… И это не очарование заграницы, нет. Но это вызывает некоторое недоумение. Что-то тут не так.
Впрочем, природа и архитектура должны быть в гармонии с богатым внутренним миром нашего человека. Общество создаёт среду, среда создаёт общество, учат нас умные книжки.
Считается, что парижанин любит жаловаться на всё подряд, но робкий вопрос про его са ва, не спровоцирует такого же потока признаний, сносящего всё вокруг, словно где-то рядом прорвало дамбу, как после аналогичного вопроса, обращённого к нашему гражданину. И у него, как у любого из Форсайтов, дела будут хуже, чем у вас. Даже не пытайтесь соревноваться.
Быть добрым, весёлым и открытым (хотя бы просто делать вид) — задача цирковой сложности. Всё время у нас как-то тревожно. И лица тревожные и мрачные. И напряжённые. А что? Жизнь трудная и опасная. Кругом враги. НАТО всё время наращивает силы поблизости от границы с Россией, потому что со стороны России идёт какая-то агрессия. В чём она выражается, никто не говорит, все просто об этом знают. А если не НАТО, то опасность таится прямо тут, под боком. Нельзя просто пойти и купить сахар-песок. Это не покупка, это проблема. И дело не только в опасности вечерней прогулки мимо парка или в выщербленных ступеньках-пеньках-пеньках магазина (в обоих случаях есть риск разбить нос). Дело вообще в настроении. Точно так же нельзя взять и прочистить трубу. Мало ли что? А если труба ржавая, и от малейшего шороха она переломится? Надо думать, как взрослый человек с грузом проблем; надо действовать, как взрослый человек с грузом проблем; надо стать взрослым человеком с грузом проблем. Потому что без проблем общество вас не примет.
Если развивать тему вредных привычек, то у нас ими не только в какой-то степени гордятся, но и стремятся поделиться с другим, словно это что-то хорошее или освобождающе-раскрепощяющее. Очень подростковое стремление (и всё то же желание стать взрослым). Мы победили комаров в отдельно взятой квартире, но нам не победить то, что было косо сконструировано ещё до нашего рождения, то есть вентиляцию. Победить вредные привычки соседей нам тоже не под силу.
Нет, я не против курения (процесс, как процесс), но я против курения рядом со мной. И против вечного запаха табака в моём доме (хотя табак ли это? вот что кладёт в свои сигареты производитель самых популярных у нас в городе сигарет, который, к слову, японская компания? почему это нечто ассоциируется с только что прошедшим мимо стадом коров?). Пока один сосед курит на лестнице, от чего в отечественных домах не срабатывает никакая попытка загерметизировать дверь, другие два окуривают свою квартиру, и через вентиляцию дым попадает ко мне. Но когда я хочу проветрить, то и тут нет мне спасения: ещё один курит в окно.
Не знаю, дело ли тут в инстинкте самосохранения (хотя инстинкт у нас всего один, про брови, Эйбл-Эйбесфельдт подтвердит), в свойствах характера или в чём-то ещё, но приятнее мне общаться с теми, кто переехал в город на Неве не триста лет назад, а чуть-чуть попозже. Желательно вообще недавно. Они пока ещё энергичные и позитивные. Не все, возможно, но мне везёт.
Инстинкт собственника почему-то не помогает коренному петербуржцу не только любить свой город, но и улучшать его. Или хотя бы почаще хвалить. Петропавловская крепость? Красиво, но для туристов. Спас-на-Крови? Да, но это не наш архитектурный стиль, слишком вычурно и вторично. И тоже для туристов. Так и есть, конечно. Но недогордость и апатия мешают петербуржцу всё это любить так, как тащится от того же самого приезжий (и продолжает тащиться долгие годы, если не повезёт разочароваться). Зато превратиться в ксенофоба у нас могут в любом месте, в самый неподходящий момент и без предварительной подготовки.
Как про блокаду вспоминать, так это сразу и все. Или рассказать, что все тут такие коренные, что даже убогому чухонцу его приют строить помогали. В таких случаях даже есть шанс натолкнуться на чудеса красноречия. Но никакое обращение к истории города не скроет, что петербуржец от всего заранее устал. Не исключено, что с самого рождения. Или красота настолько утомила, или любовь к городу всё время сталкивается с таким количеством препятствий, что получается уже не во имя, а вопреки, но что-то в этих отношениях чувствуется нездоровое. Как воздух болот.
Историю города, которую нам преподавали в четвёртом классе, я запомнила лучше всего. Урок был нулевой, в другом здании, зима выдалась морозная. А ещё нас всё время вывозили на экскурсии. И у каждого был пропуск в Русский музей, куда нас водили раз в месяц. И книжкой П. Я. Канна «Прогулки по Петербургу» снабдили всех учеников. Тяжело в такой обстановке не узнать город. Можно, но очень, очень трудно.
А вот прониклась чувствами к Петербургу я гораздо позже. Для этого надо было сначала полюбить гулять по всему городу, но обязательно не одной, а с тем, кто нравился куда больше застройки исторического центра. А ведь так и Москву полюбить можно было бы, честно говоря. Но не сложилось.
Когда мне говорят, что Киото — культурная столица, я верю. Их традиции, новации, керамика, кухня, театральные постановки, достижения киноиндустрии, университеты и всё прочее, что принято упоминать вместе со словом на букву «ка», видны даже отсюда. А вот когда на ближайшем подвале я вижу табличку «Бакалея-Кондитерка», меня начинают терзать смутные сомнения.
Мы являемся счастливыми обладателями Эрмитажа (входящего в список из тридцати мировых достопримечательностей, которые, с точки зрения издания The Telegraph, надо посетить перед смертью, то есть пока живёшь и всё такое) и Мариинского театра. То есть мы так думаем, хотя они уже давно не принадлежат народу. И та же Strelka, институт медиа, архитектуры и дизайна, — уже в Москве. И Garage (нашу Новую Голландию, эту детскую площадку для взрослых, можно считать слабым отголоском). Лофт «Этажи» ситуацию не спасает. Он больше про самодеятельную художественность, чем про финансирование крупных проектов, образование и культурную культуру (а не как в учебниках культурологии).
У нас не выламывают двери, желая прорваться к полотнам Серова. К нам эти полотна-то не привозят. «Ничего-ничего, зато у вас был матриархат», «ничего-ничего, зато вы будете у нас культурной столицей». Почему эти двери выламывали в январе, если полотна висели с октября, вопрос отдельный. Но я тоже хочу полотна Серова. Можно даже без очереди и без дверей.
Нет, я в курсе, что моя историческая родина прекрасна и многим хороша. У нас есть достопримечательности, которые стоит увидеть, музеи, которые надо посетить, и виды, на фоне которых надо сфотографироваться. Наше метро красивее берлинского и пражского вместе взятых (там даже экскурсии водят), местами (мостами… мостом) мы похожи на Париж, наш Эрмитаж периодически путает себя с Лувром, наши белые ночи известнее всех прочих, а летом некоторые театры могут давать «Лебединое озеро» два месяца подряд, утром и вечером. У нас есть культура, много культуры. Так много культуры, что потом может понадобиться пого-дэнс. К нам приезжают, чтобы любить Петербург, любить себя в Петербурге, противопоставлять поребрик бордюру и рассказывать, как дождь и местные книжные магазины могут безвозвратно обогатить внутренний мир. Поскольку любовь предполагает не только скрупулёзный подсчёт снежинок в волосах, но и просьбу надеть шапку, я лучше буду рассуждать о шапке.
Наверное, лучше это делать как-то иначе, но я пока не нашла правильного словаря. Но я в поиске.
Да, красота в глазах смотрящего. А антидепрессанты спасут мир.
Если долго и упорно твердить, что у нас ничего хорошего нет, в это начинаешь верить. Это безотказно работающая и проверенная методика. Хотя это неправильно. От этого обычно только жить тошно становится (чтение обсуждений «Велосипедизации» и «Красивого Петербурга» вообще способно натуру впечатлительную до нервного срыва довести), а желание менять что-то к лучшему и самому меняться не появляется. А нужно-то иногда и хвалить. «Любимая, в тебе всё не так». «Милый, ты ни на что не способен». «Дочь наша, Будур, ты не оправдываешь надежд». Столько книжек по психологии, иногда даже хороших, а читают их так же внимательно, как книжки по урбанистике.
Порок многообразен и причудлив, добродетель абсолютна и неделима. Она скучна, менее заметна и менее выигрышна. Оно и понятно, почему описывать плохое веселее, чем говорить про хорошее.
У нас не так уж и плохо, а если окна вымыть, то мир даже становится ярче (дня на три — точно). Статистика, конечно, никого не интересует, когда хочется пожаловаться, но не перевелись ещё страны, где не производят шкафы, потому что никто их не покупает, потому что хранить в них вообще нечего.
В чём-то мы даже впереди планеты всей. Например, в Стокгольме ради экологичности горожане добровольно согласились на центральное отопление. А у нас районные ТЭЦ не строить, перестраивать уже нужно. Или строительство на месте бывших свалок: где-то их превращают в парковые зоны, а мы сразу строим жилые дома, потому что людям нужно частное пространство, чтобы побыть собой и отдохнуть. Кто мы после этого? Молодцы мы после этого.
Идеальные улицы в идеальном городе должны быть хорошо освещены. Тогда по ним не страшно ходить. А если что-то сломалось или разбилось, то лучше чинить это в ближайшие же сроки (те самые «разбитые окна», да). Мало развешивать плакаты «Мы любим тебя, наш любимый Энск», надо следить за физическим состоянием города. Ведь чем нам комфортнее, чем меньше факторов давит на подсознание, тем лучше мы себя чувствуем. Например, вы себе не отдаёте отчёта в том, что вам некомфортно каждый раз после дождя идти по дорожке во двор, потому что появляются лужи, а водители не намерены сбрасывать скорость, поэтому возникает риск оказаться мокрым и грязным. Вы меняете маршрут, пытаетесь поскорее проскочить этот участок или всё-таки попадаете под брызги. И после всего этого с качеством жизни всё становится как-то не очень, хотя мир стал бы прекраснее, если бы выбоины на той самой дорожке просто заделали.
И есть ситуации, когда улучшений не надо ждать от кого-то ещё (впрочем, вопрос выбоин тоже можно решить, просто проявив инициативу; раз десять проявив, но не всё же сразу?). Если что-то вам (лично вам) мешает, например, лампочка на этаже перегорела, и теперь в замочную скважину во тьме ночной ключом не попасть (и вообще страшно), то вместо того, чтобы терпеть неудобства, можно эту лампочку самому и вкрутить.
Инициатива не всегда наказуема. Горожане сами могут закрашивать раздражающую рекламу на асфальте (нехитрый контент-анализ позволяет выявить три категории услуг: интим, кредитование и аренда жилья на крайне короткие сроки; всё для отдыха; таки хотелось бы узнать, созидая что, в Петербурге так утомляются, что потом надо так отдыхать?) или срывать объявления о предоставлении интимных услуг, под которыми может полностью скрыться не только столб с расписанием движения автобусов, но и сам павильон автобусной остановки. Да, у нас унылые павильоны, совершенно никакие урны и не менее отталкивающие клумбы. Но это не повод устраивать бардак. И да, закрашивание и срывание работают. За последнее время у нашего метро, например, появилась на асфальте только какая-то Карина (UPD: уже не только; зато какой-то горе-влюблённый ещё и красочку не совсем ту выбрал для своей Заи, что показало: надежда есть, граждане не всегда смотрят под ноги). Опять же, не забываем про анонимность. Кто-то незаметно это наклеивает, кто-то незаметно срывает.
Если у нас любят жаловаться, то что-то предпринимать, чтобы искоренить источник беспокойства, не любят. Во-первых, это же придётся что-то делать (фраза «как бы чего не вышло» имеет у нас, как кажется, два значения: «а вдруг что-то плохое случится» и «а вдруг что-то и впрямь случится»). Гораздо перспективнее ударять по бездорожью не автопробегом, а чем-нибудь другим, менее развлекательным. Но почему-то у нас это не популярно. Искреннюю нелюбовь к труду ещё Лев Николаевич в русском народе замечал. Описывал без восторга. Впрочем, и сам русский народ (вместе со своей нелюбовью) Льва Николаевича обычно описывает без восторга. В школьных сочинениях — так почти всегда.
Во-вторых, может не получиться, а это заранее расстраивает. В-третьих, могут надавать по шапке, потому что можно же кому-то помешать. Например, использует кто-то технические помещения под жильё для рабочих, а это не только доставляет дискомфорт жильцам, но и не очень законно. Но жаловаться где-то на форуме всё равно перспективнее и безопаснее, чем жаловаться кому-то ещё. Этот кто-то ещё может быть лучшим другом или ближайшим родственником того, кто приютил рабочих. Как мог, так и приютил. Заботливый человек, толерантный, не то что некоторые жильцы. Так что за приютившего и заступиться могут.
Поэтому всё неоднозначно, надо быть осмотрительнее и осторожнее. И ничего не делать, конечно же.
