Зелёные насаждения не делают воздух чище. Чище его делают воздушные массы, проходящие над городом. Хотя без деревьев скучно. И как будто бы более пыльно.
Но вид на парк — это важно. Это влияет на цену жилья. Вид на Центральный парк стоит дорого. Чему научил меня мой город? Что нельзя покупать или арендовать квартиру только из-за красивого вида. Сегодня залив или парк — завтра окна нового дома. Всё мираж. Всё здесь зыбко, всё непостоянно.
Не воздушными массами едиными, ведь есть ещё людские массы; но первые, надо признать, надёжнее.
Как выяснилось в процессе, переход на экологичные автомобили не меняет в лучшую сторону ситуацию с выбросами в атмосферу. Поскольку выброс и от таких автомобилей есть, а у водителей сваливается груз с души, то они больше времени проводят за рулём. А от этого получается то на то. А поскольку автомобилей с каждым годом становится всё больше, то ни о каком улучшении ситуации пока говорить не приходится. То же самое и с искусственными ёлками, которые не рекомендует Гринпис. Поскольку, как не мной было сказано, вред от производства и утилизации такой ёлки будет сведён к минимуму только в том случае, если Рождество с ней будут встречать раз тридцать. А не раз шесть, как это происходит в среднестатистических канадских семьях.
Как говорил лягушонок Кермит, нелегко быть зелёным.
Аристотель считал, что жителей в городе должно быть меньше 5040 (это Платон просто предлагал 5040, но он хоть и друг, но истина-то дороже). Чем меньше граждан, тем легче ими управлять и тем выше шанс, что никто не обеднеет, и гармония не нарушится.
Счастье и беда большого города — это количество проживающих в нём. Что счастье, Флорида и Джекобс объяснили. Что беда, и без них заметно. Проблемы начинаются в тот момент, когда всё неимоверное количество жителей города решает не только образовывать сообщества (некоторые из которых даже урбанисты осуждают), но и делать, как все, или «Что вы нервничаете, я же всего один разочек». Один человек запустил фонарик в вечернее летнее небо — ладно. Сто человек запустило — уже хуже, но тоже не беда. Каждый запустил, а потом ещё и воздушными шариками отполировал — по всем лесам и водоёмам разноцветные ошмётки и трупики птиц, запутавшихся в том, что к ним неожиданно прилетело. Хотя в самом начале красиво: летит, горит. Или просто летит. С одной стороны, не все про обратную сторону таких запусков знают. С другой стороны, большинству чихать. Получается же, как на лучших фотографиях в Instagram’е. Даже лучше, потому что с личными впечатлениями. Хотя те же фотографы для контраста иногда показывают не только, как женщины в сари опускают тёплой индийской ночью цветы и фонарики на волны какой-нибудь важной реки, но и ту же самую реку днём. А что там днём? Мутная вода, куча мусора качается на тех же самых волнах, а с кучей мусора тихонько покачиваются останки людей и животных. А на Эвересте, чей вид тоже принято красиво фотографировать, раскиданы тела неудачливых покорителей, которые оттуда не убрать (это опасно), и потому десятилетиями они служат всем остальным в качестве ориентира. И мусора там полно заодно. Но это фу-фу, на такое только извращенцы смотрят. Хотя тянет ко всей этой первозданности обычно именно горожан, романтиков и мечтателей с кислородными баллонами.
Да и что «фу-фу»? Альпинистское снаряжение очень яркое и нарядное, не хуже воздушных шариков, да и Rainbow Valley не просто так получила своё название.
Многомиллионного горожанина приучили (более-менее) к новым стандартам гигиены, чтобы не устраивал смрад в вагоне метро (но он всё равно) и покупал побольше гелей для душа. А потом тому же горожанину тактично намекнули, что плескаться, как утка, он может на какой-нибудь другой планете, и заодно вручили счётчик, чтобы экономил и дисциплинировался.
Достаточно выключать воду, если в данный момент она не нужна. Одеваться потеплее, если в помещении прохладно. Обзавестись хозяйственной сумкой, чтобы не покупать или не брать даром пакеты. Разумеется, практика самообуздания и самоограничения способна и до меланхолии довести. И суровое советское прошлое напомнить может. А ощущение, что делаешь что-то правильное, не всегда выручит: результат-то сразу не увидеть. Да и поздно, говорят, уже рыпаться (как любит повторять Флориан Иллиес, всё тщетно). Но если попробовать воспринимать это в самом начале, как игру, то со временем может развиться привычка.
Всё начинается с личной ответственности. Да, переставать что-то делать, пока все остальные продолжают, грустно. И каждый считает, что уж его-то вклад точно не считается, так что зачем переставать, ведь в мире столько миллиардов человек, что можно ничего не менять, кто ж заметит, а перемены нужны обществу в целом, пусть общество меняется. Проблема в том, что все мы — общество. И, чтобы уже совсем без иллюзий, все мы — массы.
И если бы все люди были добрыми, если бы бережно относились к другим людям, к животным, к природе, к своему городу… То можно было бы и всё человечество любить. Пока получается любить только отдельных представителей. И города. Конечно же, города.
Где-то в Азии ещё совсем недавно за кинутую на тротуар смятую бумажку гражданин получал по попе. В прямом смысле слова. Так что бумажек на улицах поубавилось. Но то — шокирующая Азия, а у нас права человека.
Выкинуть мусор в окно машины — поступок дурацкий. Но указывать на него бесполезно. У нас же ещё и чувство справедливости обострённое. Чуть что — сразу про притеснение, про свободы, про далёкий 1861 год… Словом, обостряется не то и не в том месте.
Чем необъятнее страна, тем больше в ней места под мусор. Если есть выход к морю, тоже покатит. Как с комнатой: если в дверь ещё можно протиснуться, то начинать уборку не обязательно. А вот маленьким странам приходится учиться сортировать и перерабатывать. В Австрии используется до 60% бытового мусора. Что-то превращается в компост (и можно экономить на покупке удобрений извне), что-то идёт на повторную переработку, а что-то уничтожается на мусоросжигательном заводе (у нас против таких), чтобы обеспечить теплом до трети венских домов (кажется, они жгут как-то иначе).
Отсортировать мусор я, положим, могу без проблем. Это не сложно, всего лишь несколько лишних движений. Но сразу растолкать всё по соответствующим мусорным бачкам, как делала это в Праге, в Петербурге я не могу. У нас этого не предусмотрено. Есть пункты сбора, часть из которых вообще мобильная. То есть не каждый день, всего на несколько часов, они не останавливаются рядом с моим домом (в том смысле, что идти до них далеко; чёрт с ним, с сервисом). Время и дни работы тоже не всегда подходят. Не только мне, но и другим сознательным гражданам. В ряде ситуаций можно воспользоваться «Экотерминалами», но они тоже не идеальны (потому что не во всём ряде).
И вишенка на торте: у нас нет заводов, умеющих перерабатывать все опасные отходы. Батарейки (нутро), которые сдают граждане, просто накапливаются и хранятся до лучших времён (полигон «Красный Бор», что бы мы без тебя делали?). То есть пока завод не построят (про один завод ходят слухи, но он не у нас), ничего хорошего можно не ждать. Хотя лампы, техника, термометры и разнообразные покрышки перерабатываются. Но больше это напоминает имитацию бурной деятельности, на которую, если инициатива не разовьётся в нечто большее, нельзя полагаться вечно.
Окна нашей квартиры выходят не только на кусты, в которых поют соловьи, но ещё и на помойку и на детский дом. Помойка — это интереснейшее место для тех, кому есть хоть какое-то дело до общественных нравов и жизни людей в целом (когда нет под боком пласы, сойдёт и такой вариант). Помойка — это секонд-хенд, это столовая, это пункт приёма вторсырья. Да, это ещё и общественный туалет, но куда уж без этого. Всю одежду, которую вы не отдаёте на благотворительность и не пускаете на половые тряпки, сортируют и распределяют между собой прямо на месте. Еда, которая не привлекает вас или пугает сроком годности, съедается тут же. Либо складывается в пакеты или пластиковые контейнеры. Бумажные упаковочные материалы и пресса превращаются в макулатуру и обматываются верёвочкой. Старая техника разбирается на металлолом и пластмассовые запчасти или уносится целиком на починку. Мебель и оконные стёкла тоже моментально исчезают. Алюминиевые банки и стеклянные бутылки, само собой, исчезают ещё моментальнее.
Мы сейчас не сдаём макулатуру в мобильные пункты приёма вторсырья, до которых нам далеко идти. Мы сортируем и копим бумагу, а потом выносим её на помойку. Там её забирают милейшие люди, помогавшие нам однажды искать и ловить котёнка, которые сдают эту бумагу в какие-то другие пункты приёма. Более выгодные, потому что кроме чувства выполненного долга (спас дерево), там на выходе ещё и деньги дают. За пластиковые бутылки теперь тоже платят, так что и их мы аккуратно сортируем.
Книги мы не выбрасываем. Во-первых, рука не поднимается. Во-вторых, добровольно мы никогда не возьмём книгу, которая достойна того, чтобы оказаться выкинутой. В-третьих, поблизости всегда есть библиотека, которой эти книги могут пригодиться.
Чтобы куда-то деть то, что мне не нужно, я могу со всем скарбом переехать в Антверпен. Там я разорюсь, и к обанкротившейся мне придут приставы. А приставы там забирают не только самое ценное, как принято у нас, но вообще всё подряд. И холодильник, и банку анчоусов в холодильнике, и розетку, куда холодильник был воткнут. Хотя ладно, розетку не тронут. Потом всё уйдёт с молотка на рынке в центре города (а туда любят приходить местные жители, ушлые европейцы). Что не распродадут — уедет на свалку. Так что лучше я сразу как-нибудь так. Помойка иногда становится способом избавиться от вещи более эффективным, чем благотворительные организации, принимающие не всё то, что однажды было напрасно куплено. А традиции использовать то, что выкинули другие, уже много сотен лет.
Горы мусора в отдельно взятой малогабаритной квартире не решат проблему переработки этого самого мусора. Баки под каждый вид отходов и определённого цвета, стоящие в каждом дворе, вот они могут что-то изменить, да. И мусороперерабатывающие заводы. И чёткая инструкция, в бак какого цвета надо кидать бумажку. Хотя любопытно, конечно, что же после исчезновения посредников в лице пунктов приёма вторсырья будут делать те, кто сейчас этой опцией активно пользуется. Потому что язвенниками-трезвенниками они в один миг не станут, курить тоже не бросят, подработку не найдут. А если и найдут, то не все. Этих людей слишком много. Один наш мусорный контейнер — как популярный прилавок в круглосуточном супермаркете: там всё время кто-то что-то ищет. И что-то находит (а скорость, с которой там обновляется ассортимент, иногда пугает).
И никто намеренно вокруг помойки не мусорит. Кроме начинающих и довольно перспективных ксенофобов из детского дома. За которых должны всё убирать дворники, то есть мигранты (как из Италии, так экспат, а если из ближнего зарубежья — сразу мигрант; несправедливо). Которые вокруг тоже ничего не разбрасывают, а приходят делать уборку даже по вечерам и по праздникам.
У меня есть ряд вопросов к энергосберегающим лампочкам. Во-первых, некоторые из них теряют яркость раньше заявленного срока. Во-вторых, они дают освещение, которое искажает цвета. А если случайно была вкручена лампочка, дающая холодный свет, то к зеркалу без осинового кола вообще лучше не подходить. В-третьих, хорошие энергосберегающие лампочки всё ещё слишком дороги, а все вместе, включая и плохие, вредны для окружающей среды. И если ответственные граждане их сдадут, то безответственные выкинут просто так.
Пакет можно сдать за сумасшедшие десять копеек, но это всё равно прекрасно. Жаль, часть города, где живу я, мало охвачена. Север города — пожалуйста. Юго-запад — да, есть чуть-чуть, но больше про бумагу и ящики для одежды «Спасибо!». Сдать пластиковую бутылку я могу, только доехав минут за пятьдесят до станции метро «Академическая». Это если без пересадок, потому что можно и другой пункт выбрать, чтобы не по прямой линии, чтобы веселее и разнообразнее.
Добрая (раз у меня на них нет аллергии, то, да, добрая) компания Kiehl’s принимает обратно упаковку от своих шампуней и кремов. Взамен покупатель получает штампики, которые превращаются в не всегда нужные вещи. Скажем, в косметички или сумки. Впрочем, эта схема работает: покупателя приучают приносить баночки, предлагая взамен вознаграждение (без этого покупатель приучается хуже, это давно известно). В итоге все как бы делают что-то хорошее.
Конечно, если не хочется приумножать и брать лишнее, то можно просто сдавать пустую тару и от всего отказываться. Но так, чую, поступают единицы.
С другой стороны, у Kiehl’s, если верить слухам, не всё ладно с тестами на животных. В том смысле, что им приходится их делать, чтобы продавать свою продукцию в Китае. Потому что нельзя быть идеальным во всём. Это коммерчески невыгодно.
Мой городской рюкзак в прошлой жизни был пластиковой бутылкой. Скорее, даже несколькими. Ещё вероятнее — многими. Производитель в честь этого на самом видном месте прилепил наклейку «100% recycled», которую невозможно было отлепить без потерь, так что контуры бутылочки теперь навсегда со мной. Их, конечно, видно только под определённым углом, но это ничего не меняет: я про них знаю.
А ещё у меня есть платки Lush, которые хитрый маркетинговый отдел марки придумал продавать, как фуросики — японское национальное достояние, позволяющее заворачивать подарки и переносить вещи (появились в VII веке; из-за распространения сумок стали не так популярны, но пришла забота об окружающей среде — и платки, как прародитель eco-bags, вернулись). Они сделаны либо из органического хлопка (натуральное и этичное), либо из всё тех же переработанных пластиковых бутылок. Такой материал называется гринспан. Полиэстер обыкновенный, но звучит-то круче.
С точки зрения заботы об окружающей среде, слабое место компании Lush, выпускающей неимоверное количество бомбочек, пен и масел для ванны, — это экономия воды. Упаковка — тоже слабое (возможность у нас сдать всё в переработку — это невозможность; но для этого есть и альтернативные пункты сбора вторсырья), но за сумки им можно всё простить. Сумки они шить умеют лучше всех (и приобретая такую сумку, вы не только радуете себя покупкой, но заодно и помогаете женщинам Индии; то есть занимаетесь благотворительностью, не прилагая лишних усилий; а это ещё один способ заботиться о потребителе, который где-то там упоминал Жижек).
А есть ещё кисти Urban Decay (вдвойне городские), при создании которых не страдает ни одно животное. Ворс сделан из переработанных пластиковых бутылок (мол, особый и мягкий полиэтилентерефталат; который лавсан, который и так уже давно и везде, в том числе, как PET; но особый, как гринспан, так и быть), ручки — из переработанного алюминия. Кисти неплохие, в них даже есть что-то натуральное, а именно: коробочки, которые делают из переработанной упаковки для яиц. И в этих-то коробочках и кроется подвох: там так много лишних деталей, такое всё объёмное, что про защиту окружающей среды можно сразу забыть (в этом году линейка обновилась, коробочки стали поскромнее). Впрочем, название Good Karma отвечает не за это, а за зверюшек («милых» в английской версии и «беззащитных» во французском переводе; разный подход — одинаково хорошие продажи), душевное спокойствие веганов и переработку-переработку.
При этом у всех трёх марок есть один существенный недостаток: позволить себе их продукцию может тот, кто задумался об этичности и экологичности, перестав (или не начинав) думать о том, чем утром накормить ребёнка, на что купить новые ботинки и так далее. То есть не все слои населения могут у нас быть полезными покупателями (полезными не для продавца, но для мира в целом).
Что нельзя перерабатывать, то можно вторично использовать. Иногда из этой идеи может родиться что-то очень креативное, но одновременно и бессмысленное. Например, марка Heineken в 1963 году сделала бутылку WOBO (World Bottle), напоминающую по форме параллелепипед. С пупырышками. Подразумевалось, что из этих бутылок в странах третьего мира можно будет построить дома (карибские пляжи, где валялись пустые бутылки, а вокруг не из чего было строить жилища, ужаснули и вдохновили Альфреда Хайнекена). Были же к тому моменту умельцы, которые и из обычных бутылок умудрялись экспериментальные постройки возводить, так почему бы не дать им более удобный строительный материал? Но помощь бездомным — это одно, а продавать квадратные «строительные» бутылки в родной Европе — это другое. Нельзя сказать, что из этих бутылок ничего не было возведено. Было. Маленький домик во дворе Альфреда Хайнекена. В Нидерландах.
Зато радио из консервной банки, уже существующего предмета, который принято было кидать на тех же пляжах, сделанное Папанеком, оказалось полезнее. А столы из бывших лодок и стеллажи из старых велосипедов ещё и заработать людям помогают. Некоторым. Но помогают же.
А что можно сделать из мусора, чтобы оно не только хорошо смотрелось, но и приносило радость всем, я во всех подробностях успела рассмотреть ещё в детстве. Недалеко от моего дома, на улице Зины Портновой, из бывшего хлама, досок и видавших виды запчастей, вышедший на пенсию, а до этого всю жизнь проработавший в цирке, Аркадий Михайлович Канцепольский (дядя Аркаша на велосипеде) создал детскую площадку. Ему помогала его супруга, бывшая цирковая акробатка, Ирина Александровна. Но дети запомнили не её, а того, чей это был двор, то есть дога Рамзеса. Рамзесов было трое, чем дальше, тем светлее масть и тем меньше медалей. Я лучше всего запомнила Рамзеса Второго.
На площадке было всё. И кинотеатр с диафильмами, и Избушка на курьих ножках, и пружинный матрас для прыганья (дома же на таком нельзя скакать, а так хочется), и замок Кота в сапогах, и Мойдодыр, и фонтан «Каменный цветок», и мельница, и чучело Бабы-яги, и всевозможные качели-карусели. Всё было огорожено, на площадку пускали только маленьких, а на входе висели правила поведения и ящик для писем Рамзесу (самые интересные рисунки и послания вывешивались на всеобщее обозрение). Поскольку большая собака (а дог-медалист, снимавшийся в знаменитой «Собаке Баскервилей», был довольно крупным) вызывает у детей только одно желание, то есть покататься, для Рамзеса были сделаны сани и летняя повозка. Сама я в этом развлечении не участвовала, но восторг младших помню. И такого больше не было нигде.
Сейчас от площадки ничего не осталось. После смерти дяди Аркаши, когда следить за площадкой стало некому (а пробраться и что-нибудь сломать постоянно кто-то стремился), часть конструкций растащили на металлолом, а всё остальное подожгли. Восстанавливать, охранять и подновлять всё никто в своё время не вызвался, так что на месте бывшей сказки из мусора — снова только чахлый газон (как было изначально, в доисторические времена) с парковкой (победивший капитализм и всё такое).
Собственно, это очередной пример, как без одного-единственного человека, которому что-то нужно (активисты — туда же), само всё не заработает и не появится. Точно так же исчез из моего двора и каток, когда один из соседей, из чьего окна тянули шланг каждую зиму, переехал. И ведь тут не реформы и преобразования, на которые всех надо уговаривать, тут же развлечения. Так что труден путь урбаниста. И тернист.
Круглосуточно в мою квартиру попадает песочно-солевая пыль, которая происходит от песчано-солевой смеси. То есть от того волшебного порошка, которым у нас щедро посыпают дорожки, от чего везде получается слякоть, и обувь к следующей зиме надо покупать заново. Если на пару часов оставить книгу возле открытого окна, она покроется ровным слоем серо-бежевой пыли.
Петербург один из самых шумных городов мира. Москва в 2010 лидировала, мы были на пятом месте, а с отставанием на 3,5 децибела шёл Лондон. Это если верить табличке в Википедии.
В 2013 году нас признали одним из самых загрязнённых городов России. Это тоже Википедия утверждает. Я всегда думала, что в Челябинске не очень, оказывается, всё было ближе. Хотя нас опережают Москва и Норильск. Всё не так плохо, но первое место само себя не получит.
Впрочем, у нас есть и свои особые поводы для гордости. Например, не надо забывать, что Петербург — это город, где зарождалась отечественная радиохимия, где проводились исследования радионуклидов, где велось производство и использование этих радионуклидов, где задумались о правильном захоронении отходов только после шестидесятых годов прошлого века.
91,9% всех выбросов даёт транспорт. Количество которого только растёт. И который находится в непосредственной близости к пешеходам.
С Невой всё радужно. В прямом смысле слова. Но ещё есть, к чему стремиться, есть. Достроили дамбу — защитили город. Заодно избавили водоёмы от регулярного промывания массами воды, пригоняемыми штормом, что привело к заболачиванию и появлению высших, не каких-то там, растений. Говорят, это не очень хорошо. Сама-то я не проверяла.
После всех историй про тяжёлые металлы, пестициды и недостатки двигателей внутреннего сгорания любимая формулировка наших продавцов коттеджных посёлков начинает немного смущать: «Экологически чистый район всего в 5 минутах от КАД». Да-да, выхлопы не долетают. И почвы не загрязнены свинцом, и сельскохозяйственных производств поблизости наверняка нету. И это мы не учитываем того, что район под застройку выкосили, исколесили бульдозерами, провели туда газ, а оттуда увели канализационную трубу. Зато малоэтажно и с высокими (иногда) потолками. Мелочь (иногда), а приятно.
Посёлки таунхаусов — это прекрасный вариант для пенсионеров, как сказал бы Флорида, но вредный для добрососедства, как счёл бы Холлис. А ещё это пробки на въезде и на выезде, проблемы с медицинским обслуживанием, отсутствие богатой и разнообразной культурной жизни в непосредственной близости, время и бензин на то, чтобы добраться до работы. Если вы живёте в десяти часах езды от Эрмитажа, вы реже его посещаете.
У нас тут ещё и аэропорт под боком. Он отвечает не столько за выхлопы, сколько за шум. И когда по какой-то причине самолёты начинают взлетать в сторону нашего дома, стёкла в окнах дребезжат. Шумовое загрязнение — ещё одна проблема больших городов. Люди становятся нервными, плохо спят и постоянно жалуются на повышенное давление (хотя в том же самом винят и интернеты, и жирное с солёным, и плохо проветриваемые помещения). А машин в городе всё больше, сабвуферы всё дешевле и доступнее, стройки и дорожные работы ведутся даже по ночам… И добавим к этому почти постоянный шум дождя и вопли чаек. Зато хоть по картам со всеми остальными уровнями загрязнённости и с геологическими разломами (кстати, возможно, кругом так много всего косого и кривого как раз из-за разломов; в США такое Хейвардским разломом в одном месте объяснили — и сработало) наш дом находится в относительно благополучном месте.
Огни большого города мешают смотреть на звёзды. Захотелось романтики, купили родители телескоп — всё одно: или в чисто поле, или в сторону Пулковских высот. В этом не повезло не только нам. Млечный путь не виден трети жителей нашей планеты из-за светового загрязнения, и именно большие города (где эта треть и ошивается) с их искусственным ночным освещением засвечивают небо. От этого страдают не только романтичные и любознательные натуры, но и биологические часы. Не только человеческие.
Про «Час Земли» сами представители WWF в России говорят, что никогда не утверждали, что цель акции — реальная экономия электричества. Это акция. И ради этого часа никто не станет останавливать АЭС. Другое дело, если кто-то захочет на этот час заглушить что-то, работающее на угле. Как в Австралии. Но и тогда это будет всего лишь ежегодный стресс-тест для ТЭЦ (сначала всё-всё выключить, а потом разом всё-всё включить; поэтому хорошо, что мероприятие не массовое). Да, целый час лампочки не светят и не греют. Но этого мало. И большинство всё равно не понимает смысла акции. Так что лучше просто каждый день вести себя хорошо (хотя кто откажется от красивого жеста и массового мероприятия?).
В джинсы уже облачились даже самые отсталые слои населения, то есть энергию ветра, как в Европе, пообещали устроить и нам. А пока у нас есть ЛАЭС. Если у вас нет спящего вулкана, заведите себе реактор. В общем-то, жить рядом с атомными станциями не так уж и опасно, как показывает всё тот же европейский опыт. Но наша станция — какая-то такая кривенькая и косенькая, что-то у неё всё время вытекает, распухает и вырывается, всё время её норовят поставить в один ряд с Чернобыльской и с АЭС Фукусима-1…
Нет, пока она работает. А потом введут в эксплуатацию новые энергоблоки, которые сейчас активно строятся, старые выведут — и вообще всё станет хорошо. Но как-то за неё переживаешь волей-неволей. Всё-таки старенькая, болеет. Говорят, даже страдает недержанием: течь из бассейна хранилища отработанного ядерного топлива до сих пор полностью не ликвидирована.
Радиационное загрязнение у нас обеспечивается не только нашей АЭС (хотя по-настоящему она станет опасна, только если сломается; но там уже будет всё равно) и радиоактивными отходами из Германии и Франции, доставляемыми в наш порт, но ещё и природными факторами. Радон, он как бы и в природе часто встречается, и человек с ним регулярно взаимодействует. Иногда он даже полезен. Вопрос в концентрации (так со многими веществами). И Петербургу повезло, потому что для его строительства было выбрано место, богатое разломами, гранитными породами («береговой её») и газом. Но от большого количества радона, говорят, бывает рак лёгких. И снова получается, что в этом городе изначально всё было не для лёгких: не умер в XIX веке от чахотки — скончаешься в XXI от рака («терпитерпитерпи»). Впрочем, если помещение регулярно проветривать (и жить при этом чем выше, тем лучше), то риска почти никакого и нет. А ещё спасают дожди. А их у нас много.
Откровенно говоря, на меня эти страшилки действуют. Чем серьёзнее первоисточник, тем выше вероятность, что на пару часов я превращусь в хорька-паникёра. Поэтому иногда я стремлюсь меньше знать, чтобы крепче спать. И перепроверять, конечно, всё перепроверять (я и этот текст потом ещё не раз с подозрением перечитаю, не беда, что он мой собственный). Впрочем, даже если не всё правда, а что-то преувеличено, есть вещи, которые мне и так заметны.
Мне здесь, к сожалению, тяжело дышать. У меня с детства сложные взаимоотношения с пылью и с повышенной влажностью. И я точно знаю, что есть места и города, где мне дышится легче. Так что тут вопрос не только в пейзажах и возможностях, но ещё и в инстинкте самосохранения. Поэтому все книжки по урбанистике мне нужны не только для того, чтобы знать и любить свой город, но ещё и научиться выбирать не свой. А потом любить и знать уже его.
