Кормить и поить население важно не столько во имя каких-то возвышенных целей вроде выживания вида, это нужно прежде всего для безопасности. Хлеб не менее важен, чем зрелища, и кормить безопаснее, чем экономить. А городское население, которое даже чисто географически ближе к властям, которое любит культурно обмениваться и устраивать революции, нужно кормить обязательно.
Средневековое жилище не делилось на кухню, спальню, гостиную, кабинет, детскую и кучу всего остального. Оно совмещало функции рабочего места и приюта для хозяев и гостей. Если кухня была отделена от жилого помещения, жилище считалось благородным.
Постепенно другие пространства начинали забирать себе прежние функции дома. Фабрики, мастерские и постоялые дворы первыми подточили прежний уклад (хотя не было бы желания его изменить, не появились бы фабрики, мастерские…). Вспомогательные учреждения и до этого, конечно, могли выполнять домашние функции. В жилище могло не быть печи или собственной бани, но поблизости могла находиться пекарня и баня общественная (и что-то не менее средневековое, то есть без ванной комнаты и с фабрикой-кухней поблизости, строили, помнится, и у нас). Дом начал приобретать новые функции, которые помогали обособить сферу частного. Потребовалось переустроить интерьер.
Функциональная дифференциация началась, по Мамфорду, в XIII веке. Собственно, если присмотреться, всё, к чему мы привыкли, начиналось в XIII веке (и чуть-чуть в XII; но самое важное, конечно, произошло в XIX). И современный город, и Чистилище, и много других приятных плюшек.
Так вот, жилища меняются. В домах зажиточных горожан появляются спальни и туалеты. В XVII веке помещение для готовки отделяют от помещения для мытья посуды, в XVIII веке — собственные покои от помещений, где принимают гостей. Появляется коридор. Занавеси заменяются дверьми. Появляется сфера приватного. Постоянная близость с остальными членами семьи сопровождается стремлением отдельных членов семьи уединиться от любящих родственников.
Торговать в помещении в средневековом городе было запрещено, поэтому вся купля-продажа происходила на улице (или через оконные и дверные проёмы, но это только в домах, выходивших на рыночную площадь, а покупателей внутрь всё равно никто не пускал: власти должны были видеть, что никто без её ведома ничего не потребит и не продаст). Где место торговцев тоже было вполне определённым, то есть таким, чтобы не мешать проезду повозок и проходу горожан. Далеко ли мы ушли от средневековых порядков? Далеко. Квартиры на первых этажах переделывают в торговые помещения, а бабушки с пучками петрушки, которую они с грядки буквально только что сорвали, хотя на дворе февраль (и врать вообще нехорошо), перегораживают путь толпе, рвущейся из метро в сторону автобусной остановки.
За последние сто лет кухня (как часть жилого пространства, в первую очередь) эволюционировала. Или деградировала. Смотря как посмотреть. Сначала был совершён переход от просторного помещения с прислугой к демократичному и доступному всем варианту — небольшой изолированной кухне в каждой квартире. Для зажиточных граждан всё ещё полагались просторные помещения, но это был модернизм, и на кухне не предполагалось готовить. Красиво раскладывать рыбу и расставлять хромированные кофейники — да. Это можно. Но чашки уже не впишутся в общую композицию, так что лучше просто лимон рядом положить: он добавит цвета (биологические потребности человека, которому была уготована жизнь в новом белоснежном здании, ограничивались свежим воздухом и физическими упражнениями; человек культурный — он как принцесса: даже на горшок не ходит).
Затем кухня превратилась в уютный уголок домохозяйки, где следовало воссоздавать в реальности лучшие рекламные образцы (запах выпечки в городской квартире, делающий её такой уютной, — это реклама; увы, раньше такого не было). В наше время кухня низведена до закутка в квартире-студии. Хорошо, если там есть не только микроволновая печь.
Словом, чего не смог сделать социализм с фабриками-кухнями, того добился капитализм с квартирами-студиями. Современный горожанин почти не готовит.
Индустриализация (все те железные дороги и сравнительно быстроходные грузовые суда) дала возможность городам разрастаться. До этого земли вокруг города использовались ради постоянной возможности прокормить горожан (столько-то горожан, не больше; поэтому новым добавляться и строиться часто просто запрещалось). Доставлять скоропортящиеся продукты издалека было невозможно. Скот пригоняли в города, чтобы уже там забить, потому что холодильников не было, а тухлятиной уже было принято брезговать. Зерно в пути могло сгнить, его тоже нельзя было везти и хранить как попало. Молоко скисало практически моментально, условия позволяли. Поэтому животноводческие хозяйства и поля-огороды не могли далеко отстоять от города.
Перспективным для городов был выход к морю. Новые города закладывали на реках не только из-за возможности порыбачить, но и из-за удобного порта, близости к устью, глубины реки, позволяющей заходить крупным судам, и так далее. Пока не было железных дорог и грузового автотранспорта (который сейчас стал удобнее поездов), вся надежда была на корабли. Поэтому оборудовался порт и строился торговый флот, к которому добавлялось изрядное количество кораблей для защиты.
Расстояния, от которых зависела свежесть продовольствия, регулировали численность населения городов. И как только появилась возможность закупать еду где-то далеко, привозить её быстро и хранить относительно долго, города начали стремительно разрастаться (сформулируем корректнее: стремительнее, чем раньше). Зелёные пояса стали не нужны, поэтому их начали застраивать.
Да, бывали ситуации, когда эта система давала сбой. Поэтому вокруг ленинградских школ (теперь петербургских) растут яблони и вишни (за которыми уже никто опять не следит). Заодно Петербург стал столицей пригородного земледелия в Европе, другие города почему-то от нас в этом плане отстают. А теперь у нас есть ещё и гипермаркеты на окраинах (туда фурам удобнее подъезжать), а в гипермаркетах есть всё. Или почти всё, ведь сейчас принято жаловаться на санкции.
Американские и немецкие теоретики-домохозяйки ответственны за то, что кухни в современных квартирах так малы. Встроенная кухня появилась в Германии во время строительства социального жилья в двадцатых годах прошлого столетия. В маленькой кухне можно было только готовить. И это было сделано намеренно: заниматься стряпнёй и есть в одном и том же помещении считалось негигиеничным. Готовить вдвоём в такой тесноте тоже было нереально, и в итоге домохозяйка оказывалась в полной изоляции, лицом к лицу с плитой.
Нефть — это не только топливо для личного или общественного транспорта, не только пупсы и чулки. Это ещё и источник энергии для всего агропромышленного комплекса, обеспечивающего современных горожан едой. Это ресурс, который был найден, а не разработан или придуман, ресурс конечный, без обнаружения которого за последние 150 лет города не смогли бы развиться в то, чем они сейчас являются. В ту же кучу к городам ещё и технический с научным прогрессом свалить можно. Низкая стоимость нефти вредит не только благополучию российской экономики, но и окружающей среде. Во всяком случае, чем она дешевле, тем безрассуднее тратится. Что будет, когда она внезапно кончится вообще вся, уже всем по телевизору рассказали.
Энергия, идущая на обеспечение горожанина едой, колоссальна. Чтобы прокормить современного британца требуется четыре барреля нефти в год. Современный американец кушает чуть-чуть побольше, поэтому на него надо потратить почти восемь.
Если население и становится городским, то оно по-прежнему зависит от сельского хозяйства. Современный горожанин стал съедать больше мяса. Уровень благосостояния вырос, и никакая статистика по беднейшим странам и их беднейшему населению не помешает среднестатистическому горожанину съедать каждый день по фрикадельке. Это раньше в рационе было больше овощей и злаков, а теперь мясо стало дешевле и доступнее.
Чем кормили римского легионера во время распространения цивилизации, до сих пор влияющей на нас? Овощами, сыром, ржаной затиркой. Поили вином, вина было много. Но фрикадельку легионеру почти и не выдавали. А если его заносило далеко от прибрежных районов, то ему и рыбу, стоившую там в три раза дороже мяса, никто не предлагал. Зато чем дальше был римский город от моря, тем чаще дома украшались изображениями рыб и морских обитателей (обязательно съедобных). Так что и традиции показывать еду, но не давать её (как в «Книге о вкусной и здоровой пище»), тоже не одна тысяча лет.
Мясо больше не ассоциируют с живыми существами, путём умерщвления и расчленения которых и получаются филе и котлеты на косточке. Это субстанция, имеющая такую-то форму и такой-то цвет, зовущаяся мясом. Точно такая же субстанция — картофель, капуста и шоколад. И совершенно не имеет значения, есть ли у персика вкус персика. «Еда мужская, 5 кг». Кто это делает, из чего делает, что происходит с этим чем-то или кем-то в процессе производства еды, попадающей на магазинные полки, горожанина мало волнует. Это магия. Как продукты оказываются в магазине, так это тоже магия. Или не магия, а естественный процесс. Как восход солнца. Но если горожанина оставить без еды, он расстроится. Точно так же его нельзя оставлять без воды в кране, электричества, канализации, вывоза отходов и интернетов. С которыми тоже магия. То есть тоже плевать, как и что, но должно быть. Потому что без всего этого горожанин окажется практически в дикой природе, а выживать в ней он уже разучился.
Чтобы производить мясо для горожанина, нужны обширные сельскохозяйственные угодья. Нужно вырастить зерно, которым будут питаться содержащиеся в тесноте совершенно не пасторальные курочки, коровки и овечки. В тесноте — потому что земля дорогая, а разместить надо максимальное количество зверей. Чтобы вырастить зерно, тоже нужна земля. И пресная вода, которой многим регионам по-прежнему не хватает. С правильной землёй и её количеством тоже не всё гладко, поэтому одни выращивают, а другие закупают готовое. А те, кто выращивает, регулярно выкашивают близлежащие леса. Потому что городское население растёт (как и население планеты), города сами не производят ни зерно, ни мясо, а спрос надо удовлетворять, ведь за это дают деньги. И колоссальное количество воды и зерна в итоге требуется, чтобы произвести для горожанина всего лишь одну котлетку (треть зерна, производимого в мире, достаётся животноводству). А ещё в результате получаются выбросы метана в атмосферу, составляющие одну пятую, что ли, всех выбросов парниковых газов.
Выражать возмущение в адрес жестокого обращения с животными стало мейнстримом ещё в Викторианскую эпоху. Вид и запах коровок и овечек, которых никто не стеснялся забивать прямо на улицах, ведущих к рынкам, действовал на нервы трепетным горожанам, поэтому умерщвлением стали заниматься на окраинах. Поскольку транспорт уже позволял наладить своевременную доставку полученного результата, проблем с сохранностью не возникло.
«Гуманное» умерщвление животных — красивый маркетинговый ход. Да и если все поймут, что животные — такие же мыслящие и чувствующие существа (а их противоположностей и среди людей достаточно), их сложнее будет кушать. Поэтому лучше абстрагироваться.
Праздники сейчас мало отличаются от обычных дней. Во-первых, доступ к праздничным блюдам открыт круглый год, а не только в сезон или накануне. И мандарины больше не ассоциируются с хороводами вокруг ёлки. Во-вторых, из-за особенностей графиков многих коммерческих организаций и предприятий (все эти «два через два») праздник граждане устраивают себе тогда, когда захотят. Или когда получат зарплату. Из-за каждодневных фейерверков новогодние салюты уже не так ярко запечатлеваются в памяти. В-третьих, из-за этих же графиков некоторым приходится работать в праздники или сразу после них. Впрочем, и без этого готовка и покупка подарков больше походят на выполнение обязанностей, чем на деятельное и радостное ожидание праздника.
Уже не надо думать о засухе, об истощении почвы, об урожае. Важно помнить только об одном: сколько в неделю тратится денег на еду.
Чтобы население радовалось, крупные сети часто устраивают акции со сниженными ценами. Настолько сниженными, что производитель, который редко добровольно на это подписывается, работает себе в убыток. На каком-нибудь рынке продать больше за те же деньги всегда выгоднее (не успеет испортиться и потерять вид), чем сделать скидку, но в супермаркетах руководствуются другими принципами.
Перепроизводство приучило горожанина к низким ценам на продукты питания. Повышение цен могло бы решить проблему перепроизводства, но только где найти дураков, которые на это согласятся? Покупать и выкидывать испортившееся — это наше всё. Хотя несмотря на перепроизводство около миллиарда жителей нашей планеты хронически недоедают. С другой стороны, в этой статистике есть и кое-что радостное: остальные-то шесть миллиардов (или сколько нас там уже?) доедают. Или отказываются доедать, потому что иначе десерт не влезет.
Крытые галереи, защищавшие от палящего солнца или от дождя, строились и раньше. Современные моллы оборудованы в этом плане ещё лучше, но их всё равно принято осуждать. Ведь всё сведено к функции. Со стороны молл может напоминать ангар со светящейся вывеской. Он может портить вид, но это не мешает ему делать главное: продавать. Да, это коридоры, которые гонят потребителя от прилавка к прилавку, где в тупиках расставлены какие-нибудь чучела природы, где трудно оставаться собой, не превращаясь в безликого потребителя. Но там же царит вечная весна (кондиционеры изменили нашу жизнь не хуже холодильников), это всё те же магазины, но ещё и в большем количестве, и с витринами во всю стену, это кинотеатр на множество залов и ресторанный дворик вместо нормального кинотеатра с нормальным репертуаром и уличным кафе. Но там же весна царит. Там поддерживается комфортная температура и всегда светло (как в римских банях, где любой мог соприкоснуться с тем образом жизни, который вела знать, которая этого любого особо не желала знать). Понять тех, кто выбирает такой торговый центр, легко. А в нашем климате — особенно.
Что сейчас важнее всего — это постоянство ассортимента. А поскольку много сортов яблок промышленным способом не произведёшь, сосредоточиться на парочке самых популярных — вот самый верный способ. И получается, что максимальное количество потребителей получает минимальный набор продуктов. Но и этот набор выглядит весьма презентабельно и создаёт иллюзию изобилия. И потребитель уверен, что каждый день и круглый год будет получать свой апельсин для утренней порции сока. Если, конечно, на этот апельсин не нападёт зловещая бактерия (чего принято опасаться). Если бы было много сортов, какие-нибудь обязательно оказались устойчивы к ней, а поскольку сорт один, то и выкосит его весь моментально. Как однажды уже выкосило один коммерческий сорт бананов. А если бактерия нападёт на зерно и победит, кушать вообще будет нечего. Но это не забота потребителя, это забота тех нескольких корпораций, которые ответственны за покушать во всём мире.
Если говорить о русской национальной кухне, то с ней всё печально. Ни публикация книги Молоховец, ни знаменитая «Книга о вкусной и здоровой пище» ничего не сохранили и не улучшили. Щи, пельмени, блины и котлетка на булочке — вот основа основ, оставшаяся нам после преобразований двадцатых годов прошлого века и попыток накормить большое количество трудящихся в годы последующие. Сухое молоко широко применялось уже в шестидесятых. Еда превратилась в субстанцию, пригодную только для насыщения, гораздо раньше; поэтому разнообразие, создаваемое одинаковыми на вкус фруктами у нас никого не смущает. Они всё равно в выигрышной позиции: это же фрукты, витамины же это.
Производители, в общем-то, идут навстречу покупателю. Что требовалось от хлеба? Чтобы он дольше оставался мягким, не требовал особых условий хранения и не сразу плесневел. Просили — получите. Да, у французских булок странный вкус, да, они пахнут керосином, да, в них куча странных веществ, которыми сейчас принято пугать обывателя. Но мягкие же. Не портятся месяцами. Выглядят красиво. А за страшной булкой с твёрдой корочкой — добро пожаловать в пекарню. У нас они все или британские, или французские. Французских, само собой, больше.
Пирожок с яблочным повидлом, кленовым сиропом и орехом пекан можно купить и в Петербурге, и в Москве, и в Праге, и в Варшаве, и в Нью-Йорке. И везде это будет один и тот же пирожок из одного и того же полуфабриката глубокой заморозки. Какие-нибудь ватные палочки будут разные, а пирожок один.
Это к слову о единой городской культуре и о том, что житель крупного города может кочевать из одного мегаполиса в другой, не меняя привычек. Затосковал по родному дому, достал из заднего кармана джинсов пирожок, отряхнул, съел — глядишь, и отпустило.
Да, приходится жертвовать не только разнообразием, но ещё и вкусом. Потому что апельсину нужен солнечный свет, чтобы стать вкуснее. А на свет времени нет, надо успеть апельсин обработать и отправить, скажем, через Атлантику к конечному потребителю. А поскольку крупные продуктовые базы для рынков и гипермаркетов — одни и те же, то даже поход на рынок, как в старые добрые времена, ничего, кроме возможной разницы в цене, не даст. Вкусный апельсин или вкусный помидор можно найти в магазинах, специализирующихся на фермерской продукции (если вы ещё помните вкус и можете ощутить разницу). Но это уже совсем другие цены, потому что масштаб и подход отличаются. Но тем и хорош город, что даёт множество способов заработать на желанный помидор, а потом найти его в магазине. А если его взять не один, а с фермерским/органическим базиликом, то это будет уже даже не помидор, а сразу томат. А поскольку круглосуточные магазины, работающие семь дней в неделю, не без участия которых мы и остались один на один с двумя сортами водянисто-сладковатых яблок, теперь ещё и фермерскими продуктами начали торговать… Жизнь в городе лично для меня продолжает быть сносной.
Раз уж для меня сейчас речь не идёт о выживании любой ценой, я предпочту есть меньше, но лучше.
В Советском Союзе всё это внедрилось, если и не сильно раньше, то уж точно проще (вспомним же, товарищи, какими передовыми мы были — ого-го!). Изначально простая еда была пищей тружеников деревни и вообще рабочих, а что-то посложнее — это для буржуев. То есть классовый характер противостояния был налицо.
А потом перед правительством встала ещё одна задача. Помимо искоренения буржуйских привычек и формирования человека нового типа, надо было чем-то кормить население, чтобы ему хватало энергии на искоренение и формирование. А кормить было почти нечем. Из-за чего произошло обеднение рациона, из которого были выкинуты не только излишества, но и многие необходимые продукты (а колбасу людям вообще стал заменять чеснок).
И дальше произошло то, чего и следовало ожидать: чем меньше продуктов советский человек пробовал, тем меньше вкусов он знал. В этом был плюс: хотеть то, чего никогда не пробовал можно только в одном случае: если это волшебно звучит. А что звучит волшебно, того в реальности нет. Так что требовать многого никто не будет, лишь бы хлеб никуда не делся. А минус заключался в том, что название продукта нельзя было соотнести с самим продуктом. Для человека начала шестидесятых слово «спаржа» могло означать название рыбы. У Чехова ели осетрину со спаржей, а это значило: ели рыбу и ещё одну рыбу. Потому что Чехов был, а спаржи не было. И осетрина, хоть и считалась временами полумифической, но тоже была.
Точно так же современному школьнику стало теперь сложно сходу понять, куда же там летит ласточка, если сени он в глаза не видел.
Чем больше культур сталкивается, тем унифицированней всем нужна еда. Чтобы по чуть-чуть и отовсюду, но сгладив отличия. Например, вытащив чеснок из соуса. Или затолкав солёные огурцы в ролл. Так получается «кухня наименьшего общего знаменателя». Так появляется гамбургер. И когда становится дозволенным всё, теряется культурное своеобразие. С другой стороны, город одновременно даёт нам не только суррогат, но и настоящую японскую, грузинскую, французскую кухню. А ещё рестораны, пусть даже сетевые, это интересные общественные пространства. Часто это декорации, представляющие, скажем, Италию. Но эти декорации продают мечту по сходной цене. Да, пицца так себе, но и она может быть хороша, если не знать, какой должна быть пицца. И чем лучше декорации, тем реалистичнее воплощение мечты. Такие места дают возможность очутиться где-то ещё, ощутить себя частью большого мира, порадоваться, что выбрал местом жительства именно город.
К слову о знаменателе. Подобные перемены произошли ещё в одной сфере, то есть в одежде. В джинсах и футболке сейчас смотрятся одинаково приемлемо все. И можно сколько угодно ругать такую моду, но европеец не выглядит естественно в кимоно. Чувствуется, что что-то не так. А джинсы — они и в Африке джинсы.
Гигантские супермаркеты предпочитают существовать рядом с большими городами или в спальных районах, а в центре города из-за плотности застройки они могут рассчитывать разве что на филиал. Но крупные сети всё равно не дают небольшим магазинчикам выживать в современном мегаполисе. Лучше три одинаковых магазина на пять жилых домов, чем три магазина частных предпринимателей. Последние ещё делают какие-то попытки, но ассортимент там обычно мало отличается от монополистского, цены иногда бывают выше, харизмой владелец взять не может, а вся эта затея иногда больше напоминает отмывание денег, чем безобидное коммерческое предприятие.
Городу сложно отказать супермаркетам. У нас и в Восточной Европе им пока радуются. Как сильно, можно убедиться на примере документального фильма «Чешская мечта». Достаточно дать рекламу и натянуть клеёнку, имитирующую фасад, в чистом поле, чтобы толпа покупателей ринулась к нему после сигнала «На старт, внимание, марш». У нас бы такой эксперимент не обошёлся бы без увечий, но чехи же в Европе, они создателей фильма не тронули.
Пример Tesco наглядно демонстрирует, как торговые сети создают целые новые жилые районы ради строительства своих гипермаркетов. Поскольку просто так построить свой магазин нельзя, приходится идти на уступки и дополнять пейзаж чем-то условно полезным гражданам. Заодно Tesco предлагает экологичность: солнечные батареи, сбор и очистка дождевой воды для последующего использования, сады с деревьями на крышах. Последнее смотрится очень здорово, но очень искусственно. Не потому что рвёт шаблон, а потому что шариком выстригать крону не надо, раз вы за буйство природы. И да, фуры возле такого градообразующего элемента не выключают двигатели всё то время, что ждут разгрузки или разгружаются. А происходит это почти круглосуточно.
А ещё важно помнить, что если рынок — это общественное пространство, то молл, заменивший привычные торговые улицы, — частное. И если вы ему не соответствуете, вас попросят удалиться. Так что тот ещё это градообразующий элемент.
Принято сетовать, что горожанина отстранили от такого важного процесса, как приготовление пищи. Кухня ресторана скрыта от глаз, на фабрику по производству любимых большинством горожан полуфабрикатов без специального разрешения или знакомых вообще не попасть. Но тем и хорош большой город, что здесь можно найти продукты и что-то самостоятельно приготовить (современные квартиры всё ещё принято оборудовать кухнями), встретить садовода-любителя, который расскажет, как он выращивал свои груши, или посмотреть, как готовят ваш хот-дог. В общем, не поддаваться мрачным настроениям и оставаться любознательным — и однажды вы обязательно испортите кому-нибудь всю статистику.
Город не в состоянии себя обеспечить самостоятельно. Это уже упоминалось. Даже если все крыши засадить рукколой, поставить там ульи и начать снабжать редиской с балкона ближайшие магазины и рестораны, это мало чем поможет. Воздух сильно чище не станет. И даже если превратить все газоны и парки в огороды и сады, круглый год томатами к своей моцарелле горожане не будут обеспечены. А ещё горожане хотят не только не сезонных фруктов (такие излишества, кстати, свойственны больше городам, чем глубинке; как-то так получается), но и другой разнообразной еды и напитков. И не еды они тоже хотят. Поэтому тонны грузов со всей страны и со всего мира устремляются в большие города. Из городов тоже идут грузы (транзит, производство внутри города). И тонны мусора. Потому что человек не может не производить отходы. Но об отходах будет сказано позже.
Появление в жизни рядовых британцев и голландцев чая привело к тому, что двух приёмов пищи стало мало — сделали четыре (как открытие Америки и связи с Китаем определяют нашу жизнь). Кофе, побыв какое-то время напитком горожан, распространился и в сельской среде, чтобы бодрить не только посетителей кофеен, но всех вообще. А чай и белый хлеб на пару сотен лет превратились в один из самых популярных завтраков. Так вот. О напитках.
Кэролин Стил обошла вниманием вопрос алкоголя, который, если уж на то пошло, определяет нашу жизнь не хуже еды, даже лучше, то есть эффективнее. И ладно.
Про римлян и обязательные виноградники все и так помнят, про пивоварение, водку и таблицу Менделеева, исторический анекдот про веселие пити и политические соображения, бутлегерство и всё такое прочее — тоже. Так что можно выдыхать, тут будет без экскурса в историю.
Есть три вопроса, при помощи которых можно очень много сказать о повседневных привычках, о культуре употребления и производства спиртного и о человеке вообще. Важно обращать внимание на то, кто пьёт, что пьёт и где пьёт. С кем пьёт — вопрос второстепенный, более личного характера. Почему — тоже. Два этих последних вопроса уже для литературы, а не для статистики.
Как потребитель алкоголя, я абсолютно невыгодна ни одному государству, владеющему монополией на указанную продукцию. У нас принято порицать алкоголизм, в целом положительно оценивать умеренно пьющих (душа компании и полноценный член коллектива), настороженно относиться к трезвенникам (ведь опьянение есть дар богов и путь к истинному экстазу, это ещё римляне сказали). Не в последнюю очередь такая оценка зависит от политики государства в отношении алкоголя. Но сейчас не об этом.
Сейчас о том, как появляющиеся в округе питейные заведения определяют и меняют мою жизнь. Я могу сходить в какой-нибудь бар за компанию, но мне там практически нечего делать. И я знаю, что проблемы из-за алкоголя у меня будут везде: чтобы иметь право не пить, необходимо или быть тяжело больной, или хотя бы немножко беременной. Нет, конечно, есть напитки, которые мне нравятся, но их надо искать (и вот тут-то мне большой город как раз и пригождается; да, в каждой деревне найдётся свой специалитет с карамелькой или с вареньем, но это не моё), этим тяжело напиться вдрызг, да и перспектива напиться меня обычно не веселит и не увлекает (судя по энтузиазму, с которым общественность подхватила этим летом шнуровское «В Питере — пить», мне в этом городе делать как бы и нечего). Я честно пыталась проникнуться прелестями шотов и лонгов, но они не стоят ни головной боли, ни любых других последствий, которые непременно возникают уже через несколько часов.
Так что бары в моей жизни ничего не определяют (как и походы в гости или на детские утренники). А вот магазины-бары, расплодившиеся после некоторых нововведений на законодательном уровне, уже на кое-что повлияли. Потому что подобное круглосуточное заведение рядом с моим домом, во-первых, вытеснило магазинчик со свежими овощами и фруктами, в который я ходила (Джекобс и Стил детектед), во-вторых, сделало улицу менее уютной и безопасной (она и раньше-то этим не каждый день могла похвастать), в-третьих, поставляет орущих и поющих сограждан под окна нашего дома каждую ночь. Семь дней в неделю и не только по праздникам. И было бы очень мило с их стороны, если бы они только пели.
Ещё одно новшество, появившееся тоже не без помощи креативных законотворцев, — покупатели в супермаркетах, которых в 21.50 надо пропускать без очереди. В 21.55 их ещё и созывают по всему магазину сочувствующие кассиры и охранники. Эти покупатели не Герои Труда, они не беременны и не с маленькими детьми. Они просто с бутылкой спиртного на вечер. А магазину-то хочется им всё продать. А покупатели-то будут очень громко грустить, если не успеют. Так и возникает правило, не закреплённое законодательно, а алкоголь врывается в мою жизнь, даже если я хочу, чтобы в неё ворвалось что-нибудь другое.
