Пока Москва сравнивает себя с остальным миром, Петербург сравнивает себя с Москвой. Его не забросили при советской власти, но он всё-таки стал нелюбимым ребёнком, немного мешающим. Да, он город-герой. Но кто в советских песнях зовётся красавицей, светлой, любимой и родной? Которая во всех сердцах, над которой всегда горят звёзды? Москва, разумеется.
И пока крейсер «Аврора» видит сны в час, когда утро встаёт над Невой, по Москве идут и шагают.
Как понять, что музыкант вышел в тираж? Он приезжает к нам с концертом. Если всё плохо, приезжает часто. У Рианны, например, пока всё хорошо, потому что ради какого-нибудь очередного её выступления надо ехать в Прагу или Таллин.
А где находится ближайший магазин с полноценным отделом художественной и научной литературы на иностранных языках? В Хельсинки. «Утраченное время» я везла оттуда, потому что у нас можно найти один-два тома, хотя классика, казалось бы. «Рождение тюрьмы» у меня там из-под носа увели, зато всё остальное творческое наследие Фуко там никто не тронул. Его уже тронула я. А Le Petit Nicolas целиком и полностью нашёлся в Праге, где магазинов с новинками и старинками на французском языке несколько штук (и за этим «Николя» у меня на курсах, помнится, сразу выстроилась очередь, потому что все хотели подержаться за бумажный вариант с оригинальными иллюстрациями; дикие люди!). Хотя Прага, она же в Чехии, там же все на чешском говорят, там же французов не так и много (но, конечно, побольше, чем в Хельсинки). Да, любую книгу на французском или на английском можно выписать себе из-за границы, но почему-то где-то ещё и магазины с этим есть, а у нас, таких европейских и культурных, пара стеллажей в крупных книжных и полторы лавочки в подворотне. И ассортимент там совсем не такой, как у зарубежных коллег (впрочем, очевидцы утверждают, что полки с литературой на английском кто-то бережно накрыл медным тазом и в Akateeminen Kirjakauppa). Скучающему по родине туристу выбор между «Тремя мушкетёрами» и «Гарри Поттером», может, ещё и подойдёт, а вот всем остальным как-то не очень. Да, отловить на Невском того, кто объяснит на ломаном английском, как пройти к Дворцовой площади, иногда нелегко. У нас и в галереях в центре таблички на English’е не везде предусмотрены. Как и продавцы, способные назвать цену вслух (не побояться), а не потыкать пальцем в этикетку, загадочно мыча (русская классика? Тургенев?).
Столица, повторюсь, культурная, а английский в школе большинство прогуливало или просто не понимало. Но нас, берущих в путешествие вещей поменьше, чтобы влезло книг побольше, не так и мало. И мы хотим первоисточники. И вообще интересные книжки, до перевода которых у наших издательств руки так могут и не дойти. А когда доходят, то нередко возникает вопрос, из какого места они шли.
Времена сейчас настали тяжёлые: не всегда характерная бледность кожных покровов помогает вычислить в толпе россиянских туристов петербуржца. И индивидуальное облачко над ним не висит. Но у нас так усердно любят причитать о садах, которые мы потеряли, что кажется, стоит всего лишь громко подумать, что Летний сад в теперешнем состоянии не так уж и плох, как петербуржец выдаст себя сам.
Тут, конечно, всё интереснее. Потому что Летний сад стал пространством вполне в духе того, о чём рассказывает Сета М. Лоу. Просто часть горожан оттуда решили выселить (не впервые; когда-то туда было запрещено входить низшим чинам и собакам), а другую заставить ходить так, как выгодно руководству (или кому-то ещё, это не мне виднее). Пласа, скажем, переделывалась именно для этих целей. А тут — очень как-то похоже. Реконструкция дала нам копии статуй (и правильно сделала, потому что наш климат и наши вандалы нежному мрамору только вредили), заборы вдоль узких дорожек, сухой остаток в виде туристов и выгодные продажи мороженого «Летний сад». Похоже это теперь на общественное пространство? Нет. Это похоже на аттракцион. Что-то в духе «Ужасов Петербурга», только без чучела Распутина и про природу. А ветераны броуновского движения, то есть старожилы и тоскующие, вытеснены на периферию. Чтобы там любить и страдать (есть ощущение, что они получают от этого удовольствие). Зато формы для новых скульптур из мраморной крошки и полиэфирной смолы сохранены, и если кто-нибудь захочет опять поставить на белый лоб штампик «Политехнический университет», а потом ещё и отломать что-нибудь, новая копия римского императора сразу придёт на замену.
Любопытный эффект: стоит разместить в каком-нибудь сообществе фотографию петербургской улицы, скажем, начала ХХ века, как сразу появляется эн, а то и эм комментаторов, которые считают, что раньше было лучше, кругом заговоры, мигранты вредят нашему здоровью, при царе никто не мусорил, нас хотят уничтожить какие-нибудь враждебные силы.
Наверное, жить в такой тоске и с таким подозрениями тяжело. Что гораздо интереснее, так это откуда берётся именно такой ассоциативный ряд, и почему игнорируется очевидное, если на фото не только виден мусор, но и заметно, как раскатан навоз по дороге.
У нас нет «здесь и сейчас». Его у многих нет. У всех есть «раньше» и «потом». И проблема нашего города, местами всё более превращающегося в провинциальный, состоит в том, что «потом» для нас не существует, город замкнулся на понятии «раньше». Все воззвания хоть как-то работают только со ссылкой на то, что было. А в «потом» есть какой-то чемпионат, который, как кажется, очень далеко. Но что после него будет? Перемены? Вряд ли, едва ли, сомнительно, маловероятно. Да и не заметно, что чего-то такого хочется. А говорят, что надо бы чего-то хотеть. Чтобы было, к чему стремиться. Потому как если цели нет у отдельно взятого горожанина, то это его маленькая личная трагедия. Но чем масштабнее существо (а город — это всё-таки что-то живущее), тем печальнее смотреть, как оно теряет всякий интерес к жизни.
Мы боимся новых зданий, новых проектов. Боимся — и правильно делаем. Что бы ни задумывалось в самом начале, в процессе проект подвергнется изменениям и доработкам, потеряет и вновь обретёт подрядчиков, лишится архитектора — и мы получим очередной торговый павильон, облицованный плиткой (впрочем, павильоны-то как раз сейчас начали сносить; всё то, о чём мы так долго мечтали, все дела). Из-за этого город и выглядит провинциальнее. Это не плохо. Но большой город не должен стремиться походить на малый, это противоречит его природе.
Не следует превращать город в деревню. Обратно его уже не родить.
Города захватывают на своём пути посёлки и хутора, но и те не остаются в долгу. Шашлыки — один из видимых (и чуемых) результатов взаимопроникновения города и деревни. В Сиднее сделаны жаровни для барбекю, где любой желающий может что-нибудь себе приготовить и посмотреть, как волны накатывают на берег. Но это, что важно, АААААААА!!11!встралия. Там за горожанами уберут, если надо, керосином всё обратно заправят, сделают это за счёт города. У нас немножечко не так.
Шашлычное безумие, охватившее всех в последние годы, особо никому чести не делает. Люди с одноразовыми мангалами, магазинным мясом, которому уже столько недель, что прилично оно может выглядеть только в маринаде (но запах готового блюда всё равно выдаёт тухлятинку), углём в пакетах и жидкостью для розжига, оккупировали все ближайшие парки. Но и этого им мало. Шашлыки жарят во дворах-колодцах, прямо под окнами жилых домов, а то и вовсе на балконах. Штрафов нет, административного нарушения, если алкоголь хорошо спрятан, тоже нет. Всем противникам любители шашлыка заявляют, что завидовать чужому чревоугодию грешно, и чем возмущаться, лучше бы свой мангал купили, если материальное положение позволяет. Или как-то так. А ведь вопрос не в том, что кому-то хочется, но не можется. Вопрос в том, что летом хочется открыть окно. И не дышать при этом дымом от мангала, установленного не в десяти метрах от жилого строения, а в двух, да ещё и на оживлённой улице. Или в том, что другие жильцы боятся, что вместе с соседским балконом загорится и их квартира. Да и смотрятся такие шашлычники в городской среде как-то неуместно. Но дач у них для этих целей, судя по всему нет.
Когда тридцать лет назад в районах улан-баторских новостроек коренное население, получившее новенькие квартиры, но не расставшееся со старенькими привычками, резало в ванных комнатах со свеженьким кафелем баранов (а то и вовсе во дворе), у советских граждан, селившихся там же, случался множественный когнитивный диссонанс. Готовили невинно убиенных там же, под окнами. Но это была экзотика. К барану прилагалась ещё и юрта, а к юрте — традиционные халаты. У наших соседей, устраивающих пикники на обочине, халаты тоже есть. Но где юрта? Где степь, спрашиваю я вас?
Какое отношение имеет рядовой горожанин к симпозиумам, экономическим форумам, лекциям зарубежных или отечественных специалистов, саммитам и прочим событиям, регулярно или время от времени случающимся в нашем городе? Да практически никакое. Проехать ему эти события привычной дорогой иногда мешают. Чемпионат 2018 года тоже будет мероприятием не для местных жителей, а для кого-то другого. Льгот на покупку билетов петербуржцам ФИФА не обещает (или хотя бы удобство приобретения; ведь кажется, кассы, вот же они, рядом, только руку протяни). Зато сам формат мероприятия предполагает не только праздник спорта, но и массовые драки, потому что те, кто ездит на футбол ради подраться, почему-то всегда могут купить себе билет. И успевают накопить, и успевают купить.
Показное благочестие горожан доводит статую Давида (копию) до конкурса на лучшие штанишки, а скульптуру Мефистофеля демонтируют какие-то неизвестные (известные). Хотя времена, когда стыдливые монашки отбивали носы и другие, не менее выразительные детали античных скульптур, казалось бы, прошли.
При этом желание называть Купчино не Купчиным, а именно Купчино, выказываемое большим количеством горожан и более безобидное, вызывает смех. Почему штанишки никого не веселят, вопрос вопросов.
Это не жизнь такая, это люди такие. Этому меня учит детский дом напротив. Руководство его курит за тем же гаражом, что и трудные подростки, только с другой стороны, а воспитательный процесс зачастую заключается в искреннем, но очень трёхэтажном рассказе провинившемуся о его личных проблемах, проблемах его родителей и проблемах отечественной образовательной системы. Слышат это, разумеется, все жители двора. Унижает ли это подростка или помогает стать полноценным членом общества, и так понятно. «Лысые ёжики», которых взращивает упомянутое заведение, изображающие итальянскую мафию на скамейке возле нашего дома, начинают нормально разговаривать с жильцами только после того, как с удивлением обнаруживают, что с ними тоже могут общаться совершенно нормально.
Дорожка через двор почему-то была сочтена территорией детского дома, а потому убрана за забор. А калитка там постоянно заперта, потому что педофил не дремлет. Поэтому всем приходится делать большой круг (Джекобс бы не одобрила, Соркину бы взгрустнулось; а свой внутренний Соркин есть почти у каждого).
Деревья и кусты было решено год назад выкорчевать. Оставили несколько тополей, которым обрезали ветки, превратив в модные у нас нынче поленья с листиками. Все бульвары в таких, и кто-то думает, что это если и не красиво, то уж точно терпимо (не терпимо). А если возвращаться к детскому дому, то теперь там пустырь, и вместо певших по ночам соловьёв светящий всю ночь прожектор. Есть подозрение, что от такой атмосферы трудные подростки проще не становятся.
Традиционная весенняя уборка в детском доме превращается в стихийное бедствие для жильцов соседних домов. Для вывоза крупногабаритного мусора ничего дополнительно не привлекается, он лежит на самом видном месте, и гора хлама рассасывается только через две-три недели. А поскольку воспитанники предпочитают всё дополнительно расколачивать и разбивать (и не скидывать всё в бак, потому что для этого есть дворники из республик нашей Необъятной, на чьи обязанности дети, по их же не слишком политкорректным словам, возлагают большие надежды), площадь получается не маленькая (а ещё надо дополнительно поблагодарить спонсоров за ежегодное кладбище растерзанных игрушек: с куклами-мишками-роликами всё смотрится красочнее и ярче). Ремонт в том же детском доме обошёлся жильцам в пару месяцев походов к окрестным помойкам: потому что складывать мешки в общую кучу в итоге перестало позволять чувство прекрасного.
К слову, граничащий с детским домом детский сад, занимающий вторую половину двора, кусты не выкашивает, калитку в дневные часы держит открытой и вывозом мусора занимается самостоятельно. И что-то подсказывает, что дело не только в финансировании.
Мусорные кучи у стоянок древних людей до сих пор обеспечивают исследователей материалом. Даже больше. Если бы не мусорные кучи, человек так и не приручил бы своего самого верного друга — собаку.
В городах природа — это картинка или мечта об отпуске. Что горожанин — это тоже животное, как-то потихоньку забывается. Джунгли у нас, конечно, очень городские, но вопрос о выживании перед большинством не стоит.
Как относятся у нас к животным? По-разному. Но на улицах Праги собаки бегают спокойные и уверенные в себе (и в своём человеке), а у нас — как придётся.
Достаточно посмотреть на наш зоопарк и на цирк, чтобы понять, как живётся в этом городе животным.
Зоопарк у нас ужасен. Тесен, тёмен и, что заметно не только в жару, вонюч. Цирков с животными с каждым годом всё больше, и дрессировщики там гуманностью не отличаются, если верить видео или хотя бы отчасти доверять петициям (хотя обычно там слишком много эмоций, надо фильтровать). Да, считается, что маленькие дети любят смотреть на обезьянок и тигров. Но что-то во взглядах этих самых тигров никакой ответной симпатии и заинтересованности нет. Даже равнодушия не видно. Просто пустота.
Путь от метро до дома, особенно если свернуть во дворы, иногда становится прогулкой по крысам Петербурга.
Сомнительных грызунов у нас травят, но делают это так неумело и бездарно, что погибают вместо них собаки. Но не те, что стаями на пустырях носятся за случайными прохожими, а домашние, которые кому-то даже лучшие друзья. Отраву могут раскидать без предупреждения даже на лестничных площадках, рядом с дверями квартир. Средство спасти животное как бы есть, но препарат не слишком официальный, довольно дорогой и либо в Европе, либо в Москве (зато кумарина — хоть лечебные обёртывания делай). Да, у нас есть клиники, где собакам и кошкам переливают кровь и где откачивают почти всех. Но не все хозяева обращаются к ветеринарам, не все считают, что собаке хотелось бы ещё немного пожить, что на такую мелочь надо тратить деньги.
Шуба в городе не имеет смысла. Тепло бывает теперь и от другой одежды, а мех всё равно лучше смотрится на животных (у всех свои представления о прекрасном, у меня — какие-то такие). А вот сочетание шубы и городской слякоти обычно смотрится невыразительно. Практически никак. А зиму без слякоти у нас сейчас почти невозможно найти. И совсем уж провальный вариант — шуба в метро утром. Её, утреннюю шубу, принято заодно поливать предпразднично-распродажной парфюмированной водой. Чтобы газенваген (проблема перерасхода парфюмерии отдельными лицами — проблема интернациональная, следует отметить). И чтобы мех заодно подпортился.
Римляне, всем горожанам горожане, осуждали привычку варваров рядиться в звериные шкуры. Ношение меха свидетельствовало о дикости. Но времена римлян прошли. Мех вошёл в моду. С оговорками, но вошёл. Скажем, Карл Великий с осторожностью относился к вещам из меха. Приобрести звериные качества хотелось, но перегибать, чтобы как-то так, слово за слово, превратиться в оборотня, так это нет. Так что Карл носил меховую жилеточку, как Красная Шапочка свой головной убор из волка: мехом внутрь. Жилеточка, к слову, получила широкое распространение на всей бывшей территории Римской империи.
У меня нет болезненного отношения к чужой любви к ушанкам из каракуля. Это просто не моё. Я не ношу изделия из меха. И никогда не буду носить. Я люблю вещи с отделкой из замши, но я их не коллекционирую. Я против тестов на животных (если мне суждено чесаться от шампуня — хомяк делу не поможет). Я никогда не стану фотографироваться с медвежонком на Стрелке Васильевского острова. Я ем мясо. Впрочем, рыбу я люблю больше, а мясо ещё надо очень захотеть, чтобы решить его съесть. Я так и не научилась ценить мраморную говядину и фуа-гра: ангельского пения не было, так что способ производства того не стоит. Я содержу в неволе свою кошку, пусть и обеспечиваю ей комфорт. У меня двойные стандарты, но они у меня хотя бы есть.
Существо, которое самостоятельно решает, принимать ему правила игры или нет, принято считать разумным (Neko Ludens).
Но если не встал на две задние ноги, не наладил товарно-денежные отношения, не построил город, считай, в процессе эволюции и не участвовал.
Детей ради переезда в новую уютную квартиру у нас как-то бросать не принято. И государство сделает ата-та, и вообще неприлично. Говорить, что дети — ваша собственность, тоже неприлично. А вот с животными такое прокатывает.
Хотя питомец — это просто ещё один ребёнок в семье. Не игрушка, не украшение для дома, и не существо, которое будет делать всё так, как вам нужно и нравится.
Наша кошка зевает, если хочет спать или только что проснулась. Хмурится, если чего-то не понимает или чем-то недовольна. Как и маленький ребёнок, она не может объяснить, что у неё болит, но зато капризничает. Ей снятся кошмары, и она в срочном порядке зовёт нас, чтобы убедиться, что мы её не бросили и не уехали в жуткий Отпуск. Она не любит по вечерам оставаться в темноте, поэтому научилась включать светильник. Она долго переживает, когда двое взрослых дяденек, запускающих в малогабаритной квартире квадрокоптер, калечат её любимую игрушку — Красного Крыса. Зато она радуется, когда однажды ей приносят зелёную мышку с шуршащими ушками, которую она сразу бежит показывать другим кошкам (соседские кошки и она общаются через открытые окна). Она хулиганит только в одном случае: мы слишком долго спим, поэтому надо чем-то пошуметь, чтобы мы уже начали заниматься чем-то полезным.
Мы рядом с нашей кошкой почти 24 часа в сутки все семь дней в неделю последние шесть лет. Для меня не стоит вопрос, думает ли она, есть ли у неё чувства. Я вообще себе плохо представляю, как можно задаваться таким вопросом, когда и так всё видно.
И если случится какой-нибудь глобальный или не очень катаклизм, я не стану запихивать в рюкзак макбук и кашемировый свитер (было б что запихивать! это ж Uniqlo!), а посажу в него кошку. Потому что она живая, неповторимая и вообще член семьи. Пусть и наиболее беспомощный из всех нас.
Собачьи и кошачьи клубы и питомники — это хорошо, наверное, но соваться туда добровольно мне не нравится. Да, наша кошка имеет все необходимые документы и сертификаты, но мы её не за это любим. И выставками не мучаем, она у нас интроверт. Выставки и нам не особо нравятся. Там какая-то нездоровая атмосфера.
Слушать специалистов по евгенике, в речи которых так и тянет заменить все существительные «кошка» на «истинный ариец», — то ещё развлечение. Заводчики могут выглядеть как угодно неряшливо или перманентно-кудряво, но котики с неправильной формой черепа котиками не считаются. Такое можно найти в любой стране мира, но повсеместность явления — не оправдание явлению.
В этом городе тяжело найти и арендовать квартиру, если у вас есть кошка. «Без животных», — настаивают авторы объявлений, чьи квартиры привлекают вас отсутствием мебели и расстоянием до ближайшей станции метро. С детьми тоже не всем квартиру сдадут. И вы можете не иметь вредных привычек, быть счастливым обладателем постоянного дохода, являть миру наилучшие качества, но если у вас есть котик, не ждите интересных предложений. Только если квартиру будут сдавать ваши друзья, которые знают, что ваш котик с детства не научился драть обои или мебель, пахнет детской присыпкой (наполнитель такой есть), когти ему вы стрижёте и зубы чистите. Конечно, хозяев квартиры тоже можно понять. Беречь своё имущество — это хорошо и правильно. Но, например, в Берлине найти квартиру семье с котиком гораздо проще (нам однажды почти понадобилось). А почему? А потому что длительный срок там — реально длительный, а ещё владельцы не расставляют по комнатам такой квартиры жуткие гарнитуры из ближайшего мебельного магазина. За которые и принято бояться. Наряду с евроремонтными обоями, не менее жуткими; но такое у нас представление о приличии и о роскоши. И вот кто знает, не увеличивает ли такое жёсткое требование количество бездомных животных? Мол, теперь у нас с тобой пути расходятся, Мурик, беги на волю, а мы в новый домик переедем. На воле холодно. А ещё там ездят машины и ходят не самые умные люди. И еду существу, привыкшему к дому, просто так себе не добыть. И иммунитет заодно. Но к сожалению, с животными привыкли обращаться, как с вещами. И совершенно безответственное отношение большинства хозяев к здоровью своего питомца и его безопасности — это норма.
Кто-то из оказавшихся на улице попадает в приюты. Но с приютами всё тоже не так красиво, как хотелось бы. Поскольку условия содержания отличаются от того, что принято себе представлять: этакий детский дом для собачек и кошечек или питомник с просторными вольерами. Обычно это тесное помещение. И животным очень везёт, если они по нему могут свободно перемещаться, потому что ещё чаще — это набор тесных клеточек, в которых даже не выпрямиться. И кошечки с собачками вынуждены полулёжа проводить не часы, не дни, но месяцы. Хорошо, если собачку забирают новые хозяева. Плохо, если ей так и не везёт. Ещё хуже, если для улучшения её жизни вообще ничего не делается, и она работает мебелью, чтобы посетители приюта видели, как тут вообще всё ага, а организаторы всего этого шапито зарабатывали на зажатой в клетке собачке деньги.
На любви к животным вообще есть много способов разбогатеть. Можно разводить доверчивых граждан. Можно разводить котиков и собачек, снабжая их родословными, настоящими или поддельными. А можно разводить хозяев этих котиков и собачек. Как однажды предприимчивые производители ухватились за идею детства, так сейчас налаживается производство нужных и не очень товаров для домашних питомцев. Сумки-переноски или прогулочные колясочки (ведь у маленьких собак и лапки маленькие, они устают быстрее) сейчас выпускаются если и не теми же фабриками, что производят коляски для младенцев, то их специальными подразделениями. Костюмчики со стразиками и искусственным мехом до сих пор популярны, но одновременно с этим появилось и другое направление, позволяющее животным оставаться животными, но при этом пользоваться всеми достижениями технического прогресса. Владельцу предлагается быть более внимательным к питомцу и давать ему самое необходимое и качественное. А именно: эргономичные коврики под миски и сами миски, шлейки и ошейники, которые ничего лишнего не натрут, витамины (без искусственных красителей), а не лакомства, игрушки из натуральных материалов (иногда ещё и развивающие), зубные пасты и щётки с особым изгибом ручки. Всё это нужно. Собака — тоже человек.
У нашей питомицы, если что, всё это есть. И мы с нетерпением ждём, когда же гостиницы и авиаперевозчики станут предлагать владельцам животных, желающим путешествовать со своей кошкой или собакой, более выгодные условия. Пока-то всё как-то не очень. А показать мир хочется не только себе. Поэтому и приходится браться за Флориду. Чтобы хоть как-то.
