Куда бежать, если в стране снова вводят чрезвычайное положение? Можно рвануть в магазин, где всё ещё есть крупа и до сих пор продаётся бумага (и не рулонами, но пачками!). Или кинуться в аптеку. Там вообще много всего интересного. Но весенний карантин показал: если товары первой и последней необходимости найдутся в любых условиях, музеи будут закрыты до упора. Или так открыты, что можно было бы и не. Конечно, в этот раз пообещали ничего не закрывать, только ограничить. Но ограничения весной были настолько невыгодны и сложны в реализации, что многие просто предпочли не открываться, пока не будет отменено хоть что-нибудь. И это был по-настоящему травмирующий опыт для тех, у кого приоритеты не совсем такие же, как у властей или просто у большинства.
Дополнительные противовирусные меры вводятся каждую неделю, а моё респираторное наследие петербуржца и так уже мешает дышать в обязательной маске (полтора часа в ней — два дня, чтобы прийти в себя; маски — как демократия: учитывают не всех). Скоро в моей жизни останутся только качели в ближайшем лесопарке и домашняя библиотека, которой с наступлением холодов и придётся ограничиваться. И если не пойти в музей сейчас, потом может быть поздно.
25 сентября во дворце Кинских, филиале Национальной галереи, открылась выставка «Рембрандт. Портрет человека» (Rembrandt. Portrait of a man), посвящённая 350-летней годовщине со дня смерти художника. Выставку ждали ещё летом (странно, что не прошлым; и странно, что летом, потому что скончался он 4 октября), она должна была совпасть с увеличением потока туристов (в Праге часто так подгадывают), но известные события одно затормозили, а другому помешали. Заинтересованность масс и окружающая обстановка всегда сказываются на подобных мероприятиях, и сейчас это особенно заметно.
Но в залах людно. Настолько, что возвращаются давно забытые ощущения: если повезло оказаться в первом ряду, назад уже не отступить, словно за вами Москва. В местных музеях с нами такое случалось до обидного редко. Только в парках было что-то похожее, когда этой весной объявили всеобщий карантин (это я сейчас вполне серьёзно, если что).
Выставка организована Национальной галереей Праги и музеем Вальрафа-Рихарца в Кёльне. Экспонаты взяты не только из личных фондов, но и предоставлены другими музеями, галереями и коллекционерами. Поделились все: Нидерланды, Польша, Венгрия, Германия, США, Австрия, Финляндия и кто-то ещё. И только Россию никто не позвал, или она сама не пришла.
В прошлом году, в настоящую годовщину, выставка, которой так много посвятили чехи, открылась в Германии. Под другим названием (Inside Rembrandt 1606-1609), но с таким же ассортиментом и тем же центральным полотном (о нём будет ниже). В этом году, раз как бы всё ещё не поздно, всё приехало в Прагу. Это первая подобная выставка Рембрандта в Чехии, то есть ничего сравнимого по масштабу здесь до сих пор не проводилось.
И это вообще редкая в этих краях выставка, где всего — много. В последние годы всё было как-то камернее. Мы незаметно для себя провели там весь остаток вечера и ушли под закрытие. С каталогом и твёрдым намерением вернуться. Если получится.
Масштабами полотен и их узнаваемостью тут не поражают, то есть это не совсем тот Рембрандт, к которому зрителя приучила популярная культура. Это весь остальной Рембрандт. «Портрет смеющейся женщины» из Дрезденской галереи — есть. Карандашные наброски и книжная гравюра (одна) — тут. Офорты — представлены. Знаменитые «Три креста» в одном из пяти состояний, «Три дерева» со странными облаками, «Лист в сто гульденов» и «ночные сцены», в которых нет ничего неприличного, хотя Рембрандт умел и такое, — всё здесь.
Этюды мужских и женских голов, которые не то до сих пор ошибочно принимаются, не то на самом деле являются портретами отца и матери Рембрандта, даны как в оригиналах, так и в копиях, как маслом, так и офортом. Показаны отражения и заимствования Рембрандтом — у Ливенса, и Ливенсом — у Рембрандта (портреты стариков).
Поскольку Рембрандт уже при жизни был популярен в богатых Нидерландах, государстве протестантской этики и духа капитализма, на выставке много портретов людей в чёрном, в белых воротниках, в дорогих тканях, в окружении книг, черепов (просто vanitas тут тоже есть), глобусов и прочей фаустовщины (Гёте не было, но Марло уже был).
На выставке представлен не только Рембрандт, но и его современники: ученики, последователи и подражатели, художники, подвергшиеся влиянию, и те, кто сам на него повлиял. И даже просто похожие работы, созданные независимо от. Чтобы лучше поместить в контекст, раскрыть тему и как бы ненароком показать, чем выгодно отличался Рембрандт.
Его подделывали, на его счёт заблуждались. В качестве наглядного пособия присутствует «Благовещение» — полотно, которое местному меценату продали в виде Рембрандта (хотя не похоже), и которое всех разочаровало, когда эксперты выяснили, что его написал Виллем Дрост (потому и не похоже). Но оно было выполнено в том же стиле, конечно же. Как и сотни других работ, которые приписывали художнику до второй половины ХХ века, пока группа амстердамских исследователей не опровергла подлинность большинства полотен, которыми так долго гордились коллекции по всему миру (известная история, жуткая трагедия, было во всех новостях).
С одной стороны, кажется, что все просто поделились тем, что пылилось по хранилищам без надобности. С другой стороны, у организаторов была конкретная тема, подсказанная собственным подлинником. Так что всё подбиралось, чтобы создать правильное обрамление и усилить эффект (и только потом все просто поделились).
В центре всего — портрет неизвестного (но это не точно) под названием «Учёный в кабинете (Раввин)», 1634 года, относящийся к тому знаменитому периоду, когда у Рембрандта было всё хорошо. Полотно принадлежит Национальной галерее, почти ни разу (дважды, кажется) не покидало Чехию за последние пару сотен лет, и музей в Кёльне очень признателен, что ему его дали подержать.
«Учёный» повсюду: на каждой обложке, на сувенирной продукции, в контексте и в творческом переосмыслении современных чешских художников (представлены в отдельном зале). Он — гордость кураторов и основа пражской экспозиции (потому что принадлежит Праге, потому что кураторы местные). Все прочие кабинеты и учёные собраны на выставке ради него. Все книги, глобусы и черепа — чтобы лучше познакомиться с обстановкой и представить себе каждый предмет в нескольких ракурсах.
Английское название выставки — Portrait of a man — более точное. Женщин и детей мало, мужских портретов много. И особенно много автопортретов, так что сразу понятно, кто тут man. С их помощью художник изучал человеческое лицо, не обращаясь лишний раз к натурщикам (так что это не самолюбование, а экономия). Заодно становится ясно, почему эти кудряшки, пухлые щёчки и носик картошечкой пользовались таким неимоверным успехом у публики, что она соглашалась платить даже за эти порой излишне реалистичные автопортреты, хотя могла бы заказывать что-то на отвлечённую тему или вообще себя: от этих лучей добра невозможно отказаться даже сейчас, через три с лишним сотни лет.
Сопроводительные тексты двух типов кратко и очень точно доносят до зрителя, что задумывали кураторы и что конкретно изображено на том или ином полотне. Первыми исписаны стены, вторые вывешены на табличках возле каждого произведения. После них ясно, в чём была идея выставки, как жил Рембрандт и кем был окружён, что происходило параллельно и почему люди на многих портретах изображены в восточной одежде. Сюжеты из Библии даны не просто названием, но целым пересказом (полезно, но как-то после этого перестаёшь верить в образованность публики — в очередной раз).
Галерея из гордого города Брно запретила фотографировать свои экспонаты. Об этом сообщают почти незаметные иконки на чёрном фоне и вполне различимые — на белом. А если кто-то не видит, сообщают смотрители.
В интерактивной зоне, изображающей мастерскую художника, стоят чучела птиц и нельзя открывать баночки с пигментами.
В отдельном зале — уже упоминавшийся проект чешских художников (которым они занимались последние пять лет) After Rembrandt. Он как бы интерпретирует, как бы про свет и тень, как бы даже ничего такой, то есть освежает, но после голландцев задержаться возле него и что-нибудь переосмыслить не тянет.
Когда смотришь на это всё, дыхание перехватывает, а перед глазами плывёт туман. Но не как в самый первый раз, в зале Рембрандта в Эрмитаже, когда внезапно остаёшься наедине с Саскией в образе Флоры (хотя сейчас она уже и не совсем Саския, и не обязательно Флора; но тогда не было ни Википедии, ни сомнений) и понимаешь, что теперь каждые выходные будешь приходить сюда, пока не изучишь всё, и какое счастье, что в Эрмитаже этим можно заниматься вечно. Нет, тут плывёт иначе.
В залах темно, свежо и поддерживается высокая влажность; живопись чувствует себя нормально, а для посетителя в маске такие условия не слишком благоприятны. А выставка большая. После неё уходишь минимум через два часа, просветлённый, но еле живой. Труд смотрителей и охранников, которые проводят здесь целые дни, после этого можно считать подвигом.
Чтобы восстановить случайно упущенное, мы обзавелись каталогом. Не все книги по мотивам выставок одинаково полезны, но от этой, подготовленной коллективом чешских и немецких авторов, веет научной ценностью. При этом она легко читается и вообще напоминает большой и толстый журнал (то есть если действительно читать, то лучше аккуратно: издано хорошо, но не на века).
И что в ней самое замечательное — книга опубликована не только на чешском, но и на английском. Сейчас это редкость: в условиях пандемии не всем музеям Чехии по-прежнему интересно нести знания в зарубежные массы.
В путеводителях принято снисходительно отзываться о коллекции чешской Национальной галереи, намекая на её второстепенность на фоне Эрмитажа или Лувра. Конечно, если меряться количеством подлинников и совокупной диагональю полотен (в Эрмитаже габариты габаритнее), как-то так и получится. И для истории искусства зачастую важнее то, что хранится в западноевропейских музеях, а не во всех остальных. И «Даная» — это всегда «Даная». Ибо что значит портрет «Учёного в кабинете» на её фоне? Так, неудачная попытка. Даже модель слишком одета и вообще не та.
Конечно, не за каждым наброском, черновиком или ученической попыткой надо гоняться, чтобы охватить всё. И снобизм рядового искусствоведа — вещь базовая, проявляющая на ранних стадиях формирования и не всегда поддающаяся лечению. Но если где-то есть подлинник, надо идти и смотреть. Хотя бы потому, что никогда не знаешь заранее, не продешевил ли лет сто назад продавец, не станет ли как раз этот офорт, величиной с тетрадный листок, поводом переоценить какой-нибудь период в творчестве художника? Наивно, но повод. И стоит идти ради художественной ценности вообще, конечно. И ради развития. Хотя бы физического, потому что ходить полезно.
Выставка продлится до 31 января следующего года. Единственная экскурсия на английском — 1 ноября. Мы успели забронировать последние места и теперь верим в лучшее.
