Слайды, которые показывали нам на лекциях по истории искусства, до сих пор стоят у меня перед глазами, как живые.
Поэтому я прекрасно осведомлена, недостаток чего мне требуется восполнять. Хотя я понятия не имею, почему именно этого. Особенно с учётом всех других недостатков.
Но если кажется, что что-то должно быть положено, потому что оно положено, но оно не положено, и время от времени это вызывает дискомфорт, то есть чувство душевной неустроенности, надо взять это самостоятельно.
Скандинавия, как сказано в пятитомнике под редакцией Колпинского, всегда находилась на периферии европейской цивилизации. Примерно в том же месте она встречалась и встречается в версиях других авторов (европоцентриста Гомбриха, например) и в рамках университетских курсов, посвящённых искусству в целом. Кое-что меняется, как только речь заходит об истории региона, религии или литературы. Скандинавское наследие выползает на вас из тьмы веков, но не в виде живописи или скульптуры; оно оборачивается рунами, орнаментом, Беовульфом и мореплавателями. Этого хватает, чтобы появились какие-то догадки, как так вышло, что скандинавский дизайн так возмутительно хорош, а регион стоит особняком, но чтобы знать наверняка, требуется что-то ещё.
С проблемами надо разбираться по мере поступления решений этих проблем. Курс Masters «Искусство Скандинавии: от викингов до Мунка» — это как раз решение. Я не в Петербурге, Masters не в Праге, так что эффект присутствия я себе обеспечить не могу. Особенно на прошлогодних лекциях (в Москве тогда как раз проходила выставка Мунка). Но лекции доступны в записи. И это — тоже решение.
Уровень Masters часто определяют удобными партами, бесплатными тетрадками для забывчивых и возможностью напиться кофе в перерыве. Раз всё это есть — хорошая школа, клиентоориентированная. И темы интересные (а какие ещё, если это не общеобразовательная обязательная программа, и потенциального слушателя надо чем-то привлечь?).
Живьём я присутствовала на курсах Masters летом 2017 года. Компактного курса с коммерческим названием (хорошо, что было развёрнутое описание, иначе бы не) «Многоликий модерн» хватило как раз на то, чтобы войти во вкус, захотеть ещё — и сразу улететь в Прагу с кошкой и чемоданами.
Стулья были очень даже ничего, аудитории тоже, столики легко откидывались, кондиционер хорошо охлаждал помещение (поэтому каждую неделю, от занятия до занятия, я лечила насморк), но приятнее было то, что лекции длились дольше, чем было заявлено, и после них я уходила с квадратной головой, потому что сравнимого объёма информации не получала давно. Если вообще получала. Что ещё лучше: я до сих пор помню, о чём рассказывалось и что показывалось, что как бы говорит об уровне подачи материала.
Жизнь в Европе меня потрепала, курсов я прошла немало, лекций в записи я тоже натерпелась достаточно. Masters для меня всё ещё образец качества и пример для подражания (только вот сайт у них какой-то переменчивый, вечно кнопки и ссылки куда-то пропадают).
Недавно у них появился Online-университет, но «Искусство Скандинавии» — именно запись лекций. Лектор не сидит на фоне стены или в белом сиянии, как на презентации нового макбука или старого айпода, а что-то делает в аудитории, где все шуршат и периодически кашляют. Так веселее.
Курс читает Анастасия Ярмош. Она же рассказывала почти три года назад о модерне. Ещё на тех лекциях я выяснила, что Скандинавия — это её предмет и объект, так что мне не понадобилось себя лишний раз уговаривать. «Многоликий модерн» для этого курса тоже пригодился. Например, история о норвежце на своей земле и холодном оружии в тот раз была дана подробнее. И про северное Ар Нуво, конечно, было сразу всё понятно.
Курс состоит из восьми лекций, каждая из которых длится почти по три часа.
Соблазн засесть и посмотреть всё подряд был велик. Но эксперимент не удался, потому что пришлось делать перерывы и давать себе и материалу время на усвоение. Но если в Петербурге проходили этот курс два месяца, я всё равно справилась быстрее. На курс ушла вся вторая половина января, две с половиной ручки Pilot и почти вся тетрадь Muji (хорошая тетрадь, хочу ещё).
Я не обладаю талантом переходить на личности («Донна Роза, я старый солдат…»), но слушать Анастасию Сергеевну мне нравится. Хотя на записи её то слышно, то очень хорошо слышно, то почти не слышно. Но чаще всё-таки слышно.
Временами вздрагиваешь, когда микрофон задевают. Но тут секрет успеха — плохие наушники (чтобы умели сами убирать всё лишнее — и высокие частоты, и басы, и музыку; мне повезло, у меня такие нашлись).
Слайды выведены на экран, и их хорошо видно, рисунки на доске тоже показаны. В первых лекциях не очень удачно организован перерыв: ему не помешал бы монтаж (что потом и было сделано; вероятно, трансляции не потребовались, так что и эффект «реального времени» исчез).
Вопросы в перерыве не позадавать, после лекции тоже. Поучаствовать в дискуссии — без вариантов.
Когда в аудитории обсуждали датских рыбаков и в качестве отечественного аналога предлагали Василия Тёркина, хотелось сказать, что сталевары и монтажники-высотники подошли бы лучше. А в «Хлебе насущном» Цорна заметна «Буря» Джорджоне. И «Улица Карла Юхана» Мунка — это не столько Дега, сколько Кайботт, «Парижская улица. Дождливый день». Но где найти того, кто это бы выслушал? Сейчас? В два часа ночи?
Зато можно не ждать целую неделю до следующей лекции. И можно посмотреть всё в любое удобное время (что особенно актуально с разными часовыми поясами), залезть в Википедию или инстаграм датской королевской семьи, достать новую ручку, посмотреть эпизод «Мировых сокровищ культуры», сползти под стол… Или остановиться и записать что-то важное, но длинное (как мне этого раньше не хватало!). Поэтому в три лекционных часа я, конечно, не укладывалась.
На «Многоликом модерне» была «Сага о Форсайтах», книгой. Тут — «Сага о Бьорне», мультфильмом. В этой связи следует отметить: если второе воспринимается легко (хотя знание матчасти всё равно не помешает), то с Голсуорси мало помнить, кто кого любил, с ним надо понимать, какой был год на дворе, какие черты проекта указывали на его принадлежность тому или иному стилю, почему Форсайты восприняли строящийся дом только так, а не иначе.
Другой пример — художники, которые как бы (или «почти никак») не относятся к Скандинавии. Серов, скажем. Или французские импрессионисты. Их надо знать в лицо. Или хотя бы их работы. А Каспара Давида Фридриха почти не показывают, но часто упоминают в какой-нибудь связи. И это означает, что надо быть знакомыми с немецкими романтиками заранее. То есть уровень подготовки слушателя как бы предполагается.
После курса многое становится понятнее и про скандинавский дизайн (который, будем честны, сейчас популярнее северного искусства). Особенно после замечания про внимание к предметному миру и эстетике повседневности (тут есть сходство с японцами, которые для скандинавов и для которых скандинавы — важное открытие). Поскольку искусство — это всё-таки искусство, курс до сих пор актуален. Потому что нет ничего современнее рассуждений о вечном.
Как минимум, курс помогает писать что-то о скандинавском дизайне не только с позиций продвинутого пользователя. Как максимум, он убедительно показывает, что периферийность периферии переоценивают, а общепринятая история искусства — очень ограниченная и местами однобокая и предвзятая штука (ну мало ли кто ещё не знал). Что не есть полезно для любой области знания.
Скандинавия — это четыре государства: Швеция, Норвегия, Дания и Исландия.
Финляндия — уже не Скандинавия. Хотя всем кажется, что это так. Географически и исторически — как будто бы тоже всё одно к одному, но племена другие. Поэтому говорят об искусстве Скандинавии «и — Финляндии». Как бы объединяя, но как бы не совсем.
А Прибалтика — тем более не Скандинавия, что как раз уже очевидно, но, оказывается, не для всех.
При этом Исландия практически не упоминается; только на первой и на последней лекции, в связи с самобытностью своего импрессионизма и поэзией скальдов. Зато о Финляндии речь заходит часто. В связи со Швецией, разумеется.
Начинается всё не с эпохи саг (они, кажется, были раньше, чем вообще всё), но тоже с древности. С движения и переселения. Потому что начали предки скандинавов с того, что пришли в Скандинавию.
Для большинства культур древности огромное значение имела лошадь (да, сразу и прозаично). Но не для кочевых, а для осёдлых (ссылаемся на Ясперса). Кочевые — прискакали, всех победили и поскакали дальше. Чтобы расселяться или продолжать путь. Но как только все приземляются, возникает всё остальное. Лошади были полезны и в сельском хозяйстве, и в бою, и для формирования господствующего класса.
У викингов были драккары — «кони моря». Море — это вообще самое главное, в воде — сила (ссылаемся на «Эдды» и всё остальное). Конечно, древние поселения и современные города Скандинавии находятся возле воды не только поэтому. В города поселения превращались возле торговых путей. Просто возле воды — тоже, но пути для формирования крупного населённого пункта всегда были важнее. А пролегали они тогда в основном по воде. А викинги любили не только военные походы, но и торговлю.
Кое-где история Скандинавии делает вид, что как раз возможность выходить в море на драккарах и близость родной стихии и были градообразующими. Но тут викинги, скорее, проявили практичность, чем поддались увлечению. А если получилось совместить — тем лучше.
Викинги любили что-нибудь закопать или утопить в болоте. Добытое имущество (в бою, пиратством, торговлей — без разницы) не разбазаривалось, но пряталось, чтобы лежать где-то рядом и обеспечивать благополучие рода. Глав семейств не интересовало, чью конкретно валюту они закапывают, лишь бы это было золото или серебро. По таким кладам теперь определяют, что где-то около находились жилые постройки. И делают вывод, что селились предки скандинавов подальше друг от друга.
Это позволяло как можно реже взаимодействовать с соседями и одновременно оставляло наедине с природой. Так что наблюдать за окружающей средой и ощущать свою зависимость от неё здесь начали рано. И на протяжении последующих столетий куда важнее было то, из какой местности человек произошёл, чем гражданином какой Швеции или Дании он является.
Дерево и прочие артефакты сохраняются в холоде лучше. Если в тёплой Европе остались только предметы культа (как самое ценное), северные культурные слои сберегли для нас ещё и повседневное. И это повседневное выполнено в более сложных техниках и с большим мастерством, чем сакральное у каких-нибудь французов, созданное на несколько столетий позже (а если говорить о мировой практике, сохранялось не лучшее, сохранялось самое распространённое).
Судя по происхождению самых популярных находок, холоднее всего было у норвежцев (внезапно, ящетаю). И чем южнее становилось, тем хуже всё сохранялось, так что почвы Дании не так ценны, хотя копать их легче.
Откопанное демонстрирует знание материалов и их свойств и то значение, которое им придавалось. Заметно и умение сочетать фактуры, и мастерство резчиков по дереву, и качество их инструментов. Уже в этом проявляется скандинавский вещевой фетишизм и внимание к повседневности. От вещи требовались не только удобство и практичность, но и красота. О таком сочетании красивого и функционального, который практиковали в IX веке в Скандинавии, будут думать уже только в Баухаусе. Но что важнее всего в скандинавском подходе: вещевой фетишизм у них есть, а вещизма нет.
Пока в Европе все развлекались на плоскости, предки скандинавов не только применяли геометрический паттерн (помимо анималистических сюжетов с вязью и сложным плетением), но и трёхмерный орнамент.
Прямые линии не любили, это считалось почти уродливым. Изогнутая, S-образная линия, эллипс — это красиво. Когда придёт время Ар Нуво, все решат, что это скандинавское изобретение в рамках течения. Но внимание линии уделялось здесь всегда, это просто все остальные мало интересовались Скандинавией.
И тут вам не Лоос: «Орнамент — это преступление». Тут Флоренский: «Орнамент — мировая формула бытия».
В Дании драккаров не нашли. В этом плане ассортимент археологических находок датчан подвёл, а всё самое интересное досталось противоположному берегу (чтобы не только про холод: как вариант, самые храбрые уплыли, забрав все суда). Хотя у них есть музей. Но там — новодел, то есть историческая реконструкция. И после новеньких драккаров совершенно не удивляют рогатые шлемы викингов, которыми восхищаются посетители, но которых в регионе не было, пока их не придумал для иллюстраций к «Саге о Фритьофе» швед Мальмстрём в 1820-х годах: так оно лучше смотрелось и вписывалось в общую композицию. Два шлема, откопанных возле датского Вексо в 1942 году, статистики о массовом применении не делают. Хотя что-то рогатое для ритуальных целей, может, и было (две-то штуки откопали), но в бою ни один нормальный викинг такое бы не надел из соображений личной безопасности.
За археологические находки благодарить надо не только климат, но и язычество. Как только викинг становился христианином, количество предметов в его погребении устремлялось к нулю. Язычество и религия мирно сосуществовали, так что кое-где с нательными крестами были найдены амулеты, изображающие молот Тора (язычникам могли подложить крест, христианам — молот, это работало в обе стороны). А благодаря письменности до нас дошли песни, в которых местные боги и силы природы удачно сочетаются с христианскими мотивами. Но таких богатых погребений, как у язычников-викингов, в последующие столетия уже не было.
Местные правители не были против христианской религии, но церкви разрешали строить исключительно на периферии, чтобы не мешали всему остальному. В результате в лесах Швеции и Норвегии появляются деревянные церкви. К новой религии относились терпимо, но не стремились ей заменять свои традиции, поэтому — в лесах.
Деревянными церкви были вовсе не из-за рано проявившегося экологического сознания, а по трём другим причинам: дерево было легче всего добыть (природа кругом суровая, жизнь тяжёлая — тут не до экспериментов в каменоломнях), дерево уже умели обрабатывать (а вот обученные и натренированные каменотёсы там отсутствовали и качественно, и количественно), дерево красивое (это вообще любимый материал скандинавов).
Лучше всего потомки викингов умели строить лодки, так что и церкви строились по тому же принципу: центральная «мачта» и резьба с росписью вокруг. Резьба была классическая, то есть со змеями и львами. И её было гораздо больше, чем сохранившихся до наших дней фрагментов внутри и на фасадах: дерево всё-таки не вечное, а резные панно горят не хуже всего остального. Роспись — с классическими сюжетами про Адама и Еву, цветочками и всё теми же мифологическими персонажами.
Но Церковь не сдавала позиций. Как только усилилась государственная власть, развились и другие институты. Поэтому в Скандинавии появилось каменное зодчество. В крупных городах строят соборы, но в основном — в период с XII по XIV век: больше не потребовалось (а потом была Реформация, и её-то как раз восприняли хорошо).
Это была странная, непонятная архитектура, это во-первых. У каждого скандинавского святого было всего по одной голове и по десять пальцев на руках и на ногах, это во-вторых. Скандинавы не понимали, зачем поклоняться мощам и специально их хранить и тиражировать. Что умерло, то умерло. Так что в соборах было практически нечего делать. Поэтому продолжать строить новые отдельные здания не стали. Святым вообще было принято изначально посвящать практичное и нужное. Смотровые башни, например.
Уже построенное начали перестраивать и модернизировать (реюзинг и ресайклинг), потому что собор должен жить. И как только появляется авангардное искусство — появляются и соответствующие алтари. На лекции отмечалось, что это только скандинавская практика, но нечто подобное мы наблюдаем и в случае с европейской готикой и соборами в целом: Матисс, Шагал и Муха активно участвуют в модернизации и реконструкции сакральной архитектуры. Что-то перестраивается, что-то достраивается по чуть более современным проектам. После крупных пожаров меняется внутреннее убранство. Но, конечно, если сравнивать, переделки скандинавов смелее и чаще встречаются (в процентном соотношении).
В эту эпоху Скандинавия не интересовала европейцев: экспроприировать там нечего, зато очень холодно. Европа особо не интересовала скандинавов. Торговать — да, а так — нет. Сравнивать себя с европейскими странами и примерять на себя их стили никто не стремился (эти скандинавы с самого начала очень скандинавоцентричны). Так, перенимали что-нибудь интересное время от времени. Но не соревновались и не подражали. А если что-то создавали, не спешили делиться. Единственное соревнование, длящееся до сих пор, — выяснение, кто в регионе круче: Дания или Швеция. Норвегия долгое время не была самостоятельным государством, переходя то в датское, то в шведское владение, так что она не участвует в споре. Датчане, разумеется, знают ответ наверняка, но тактично молчат. Зато о происхождении от викингов сообщают везде и так часто, что оно начинает вызывать сомнения (да и «Копенгаген» в буквальном переводе — это «гавань торговцев», а не какая-нибудь «драккарья верфь»).
Пережив Средневековье без особых потерь или коренных изменений, скандинавы плавно перешли в Возрождение.
Их по-прежнему отличала сосредоточенность на себе, но при этом они были в курсе всех тенденций. И даже выписывали зарубежных мастеров или их учеников. Охотнее всего увлекались архитектурой (чтобы на века), но строгость стилей не соблюдали, поэтому не строили и однозначно определяемого Северного Ренессанса или чего-то ещё, такого же определённого.
Интерес к зодчеству объяснялся ещё и повышенной чувствительностью к территориальной целостности: хочешь дать понять соседям, что лужайка занята, — возведи замок. И если до шведов и норвежцев ещё надо было доплыть, на европейских землях всё было несколько сложнее. Мощью, достаточной для отражения поползновений соседних государств, датчане в общем-то обладали, но свежая крепостная стена посреди поля доносила сообщение быстрее и эффективнее (до этого устанавливались камни, но новые времена потребовали других масштабов).
Архитектура интересовала скандинавов больше всего, живопись — так, слегка, скульптура — вообще никак (если не считать фигурку слоника с башенкой для Ордена слона), к ней они вернутся позже.
К моменту появления нашего знаменитого «окна в Европу» у шведов и датчан были свои университеты и даже обсерватория Тихо Браге. А пока в России переводили книги об архитектуре и искусстве, чтобы понять, как нужно выглядеть, в Дании интересовались зарубежной научной литературой, чтобы знать, как устроен мир.
Скандинавия дала миру депрессивного Кьеркегора, не в меру загадочного Андерсена и стремящегося к истине Эрленда Лу, но средневековый мистицизм, например, здесь не прижился в такой же степени, как естественные науки. Казалось бы: такая окружающая среда начинается от самого порога — иди и страдай. Или сиди уединённо и думай о сложном. Но скандинавы практичны, держат себя в тепле, всматриваются в стихию (там она такая, что идти страдать специально обычно не требуется) и пекут булочки с корицей. И их искусство было всегда чуть более декоративным, чем проникнутым какими-то сложными идеями и духовным поиском. В этом плане скандинавы очень напоминают древних греков.
Считается, что западная наука родилась из воли к знанию и из желания покорять природу. Как всегда, в духе Запада. При этом ещё считается, что первые исследователи руководствовались совсем иными идеями. А природу покоряет не грубая сила, но знание её законов и того, что в ней происходит (да, я перечитываю Ясперса). И европейская наука Нового времени, основанная на опыте и наблюдении, Скандинавии подошла (а вот обязательный кофе в нагрузку поначалу брать не стали, он у них как будто бы от более поздних итальянцев). Потому что ещё со времён диких викингов скандинавы умели не только взаимодействовать с природой, но и делать из этого взаимодействия выводы. Покорять тоже старались, но на Севере всё подряд покорять не получается. Отсюда — смирение и даже некоторый фатализм. Которые, впрочем, не исключают стремление к объяснению окружающего мира. И объяснению не решением богов или божественным провидением, а физическими законами.
Из-за этого природа часто оказывается в самых неожиданных местах. То есть тот, кто привык к европейским образцам, её в этих местах до этого не видел.
Например, хвощ, папоротник и грибы на посуде H&M Home оказываются эхом неприлично дорогого и смелого по всем меркам проекта — сервиза и одновременно ботанического атласа (с латинскими названиями!) Flora Danica, до которого Екатерина так и не дожила (но это не заказ так долго выполняли, это кто-то просто сам поздно сориентировался), а экономный и обидчивый Павел потом не выкупил. И который Дания разделила на три части. С другой стороны, мы бы во время Революции утратили, а они сохранили. И иногда даже пользуются. Пользоваться чем-то старым, пусть и ценным — это вообще очень по-скандинавски (раз хорошее, зачем выкидывать? а если уже есть, для чего покупать или делать такое же?).
Но важнее тут не то, что кто-то до сих пор наливает в супницу с одуванчиками бульон, а то, что полевые цветы и латынь оказались на императорском сервизе.
Даже сейчас эта идея выглядит свежо. Для того времени это было новаторство. Но Flora осталась в Дании, а там всё такое, так что никто и не заметил.
